Рассел Эндрюс - Гедеон

Карл вдруг заметил, что от волнения крепко стискивает ладони, затаив дыхание и слегка подавшись вперед.

— Мы не причиним вам вреда. Мы хотим защитить вас.

— И как вы это сделаете?

— Мы знаем, что произошло. Но не знаем, где это случилось. Нам нужно увидеть могилу младенца. И мы должны узнать, кто это сделал.

Старуха закрыла глаза. Карл был уверен, что она перебирает в памяти события давно ушедших лет. Заново переживает все увиденное и услышанное.

— Они понятия не имели, что я там, — произнесла она. — Но я была неподалеку. Беспокоилась об этом ребенке. Не о младенце. О мальчике. Он был необыкновенным. Очень смышленым. Он мне нравился. И потому я пришла туда. Той душной ночью я пришла, чтобы посмотреть, как он там. Его мамы никогда не было дома… А он был таким смышленым…

Ее глаза закрылись; казалось, воспоминания уносят ее далеко-далеко.

— Я наблюдала за ними. Она вынесла на руках младенца. Собственного ребенка. Он был завернут в одеяло. Голубого цвета. Иногда я вижу этот голубое одеяло во сне. Она держала тело, а мальчик рыл яму. Глубокую яму, но женщина все твердила, чтобы он копал еще глубже. А потом они похоронили ребенка. Уложили его в ящик, засыпали землей, а сами уехали. Сразу же покинули дом и больше никогда не возвращались.

— Помоги им, Мамочка, — попросил Лютер Геллер, — помоги нам.

— Никто этого не знает. Все долгие годы никто об этом не знал.

— Пришло время, — сказал Карл, — люди должны узнать.

Одноглазая Мамочка закрыла глаза и начала раскачиваться в кресле, запев монотонным голосом:

Глаза старой негритянки снова открылись. Она подождала, пока качалка не остановится, затем сказала:

— Я покажу вам.

Она говорила хриплым, свистящим голосом, но Карлу и Аманде он показался ангельской музыкой. Особенно после того, как Одноглазая Мамочка встала с кресла и произнесла:

— Я отведу вас туда.

— Мама, — мягко произнес он, стараясь говорить тише, чтобы никто больше не услышал.

— Томми! Черт меня подери, если это не слишком ранний час даже для тебя! Ты там совсем заработался.

Сколько времени прошло с тех пор, как состоялся этот разговор? Месяцы? Недели? Нет, теперь он вспомнил. Это случилось на прошлой неделе. Пять дней назад. Пять дней с той минуты, как он узнал, что его представления о жизни оказались сплошным обманом, от начала и до конца.

— Когда ты в последний раз заглядывала в сейф?

— Сейф? А с чего бы я…

Тут она все поняла и пошла посмотреть. Она двигалась очень медленно, мешал артрит, единственное в жизни, что заставило ее замедлить ход. Когда же она вернулась, то подняла трубку и сообщила сыну, что дневник на месте. Все на месте. Потрепанные листы бумаги, которые она хранила со времен его детства, скрупулезно и методично отражая все события своей жизни. Записи. Доказательства…

— Все на месте, сынок, — сказала она, — но кто-то там копался.

Он надолго замолчал. Когда наконец снова смог говорить, легендарное красноречие оставило его.

— Ты уверена? Точно, мама? — с трудом выдавил он.

— Видит Бог, я во многом не уверена в этой жизни. Но тут нет сомнений. Кто-то его брал. У кого-то есть копия.

Он ничего не ответил, и тогда она продолжила:

— Прости меня, Томми. Даже не могу выразить, как мне жаль, что так случилось.

— Мама, — произнес он.

И вдруг испугался, что вот-вот заплачет. Никогда, никогда мать не видела его плачущим, даже когда он был совсем ребенком. И сейчас этого тоже нельзя допустить. Закрыв глаза и стиснув зубы, он ждал. Ждал, когда сможет говорить, не опасаясь, что страх и слабость будут слышны в каждом его слове.

— Мне нужно задать тебе один вопрос. Раньше я никогда не спрашивал. Но очень хочу услышать ответ.

— Какой вопрос, Томми?

— Зачем?

— Боюсь, сынок, я не поняла. Что зачем?

— Зачем ты это сделала? Зачем ты обо всем написала? Господи, зачем ты это сохранила?

Она ответила не задумываясь. Миллион раз она спрашивала себя о том же. И ответ ей был известен.

— Потому что это единственная вещь, благодаря которой я знала, что существую.

Неужели они разговаривали всего несколько дней назад? Ему снова хотелось поговорить с ней. Прямо сейчас. Позвонить и сказать, что все в порядке. Что он все прекрасно понимает. Понимает и прощает, на самом деле прощает, потому что никогда никого не любил так, как ее, даже Элизабет. Вильгельмина Нора Адамсон. Он боготворил ее. Всю жизнь. Когда она была юна и слаба, он стал ее опорой. И не только. Он делал все, что она хотела. Ей не нужно было ничего говорить, он и так знал. И готов был на что угодно, лишь бы только исполнить ее желание. Когда мать стала старше и сильнее, когда благодаря своей красоте сумела удачно выйти замуж, она отблагодарила его. Она знала, о чем мечтал сын, знала, что он считал своим предназначением. И пожертвовала всем, заново создав себя, чтобы стать достойной матерью президента Соединенных Штатов.

«Это оказалось не таким уж и трудным делом, правда, мама?» У них не было корней. Маленькая семья не жила на одном месте подолгу, и их почти никто не помнил. Те же, кто помнил — родственники, бывшие мужья, любовники, — либо давно сошли в могилу, либо спились. А может, были слишком глупы, чтобы понять, что произошло. Официальные документы не сохранились. Они с матерью столько раз меняли имена, что докопаться до правды было почти невозможно. Главное — сообщить достаточно реальных фактов. Пьяница-отец. Первый муж. Второй. И последний. Переезды из города в город. Злоупотребление спиртным. Замечательный сюжет для цветистой сказки: красотка-южанка, которая сумела выбраться из грязи и воспитать будущего президента. Она даже написала автобиографию! Получила семизначный гонорар от самого успешного издателя. А когда воспоминания напечатали, она стала обожаемой героиней для миллионов женщин во всем мире из-за того, что ей удалось справиться со всеми невзгодами. И не просто справиться. Восторжествовать над своим прошлым.

Конечно, на самом деле это прошлое никогда не существовало. Вернее, существовало до определенной степени.

До очень важной степени.

«Спасибо, мама, — подумал он. — Хотя тебе было не так уж и плохо, не так ли? С тех пор как я пошел вверх, ты жила хорошо. Оказалась в центре внимания и славы, найдя свое место. Могла посещать бега и сидеть в лучшей ложе, государственные мужи лебезили перед тобой. Но все же хочу, чтобы ты знала: я тебе благодарен. За все, от чего ты отреклась ради меня. И за то, что хранила молчание. За то, что по-своему очень меня любила.