Уилбур Смит - Лучший из лучших

Лобенгулу похоронили в пещере, посадив на каменный пол и завернув в еще сырую шкуру леопарда. В каждую руку королю вложили слоновий бивень, у ног Ганданг разместил ритуальное королевское копье, пивные горшки, тарелки, ножи, зеркала, рог для нюхательного табака, бусы и украшения, мешочки с солью и зерном – для путешествия в другой мир, – а также закупоренные глиняные горшки с неотшлифованными алмазами, чтобы оплатить дорогу в мир духов предков. Фургоны разобрали, подняли на холм и сложили в задней части пещеры.

Под руководством Ганданга вход замуровали тяжелыми обломками камня и, скорбно распевая похвальные песни в честь короля, спустились с холма.

Для погребального пира не осталось ни скота на убой, ни зерна для пива. Ганданг созвал вождей скорбящего народа.

– Гора упала, – сказал он. – Эпоха закончилась. Я оставил позади жену, сына и землю, которую любил. Без всего этого мужчина ничего не стоит. Я возвращаюсь. Никто не обязан следовать за мной. Каждый должен выбрать собственный путь – мой лежит на юг, в Булавайо, к волшебным холмам Матопо, чтобы там встретиться и поговорить с Лодзи.

Утром, когда Ганданг пошел обратно на юг, он оглянулся: следом за ним шла растерянная и сломленная толпа – остатки великого и воинственного народа матабеле.

Робин Кодрингтон, с черными траурными лентами на рукавах, стояла на прохладной тенистой веранде миссии в Ками. Утром прошел дождь, чистый воздух сиял, согретая ярким солнцем мокрая земля пахла свежеиспеченным хлебом.

– Зачем вы пришли? – тихо, но требовательно спросила она у человека, спешившегося возле ступенек веранды.

– У меня не было выбора, – ответил Мунго Сент-Джон.

Поднявшись на веранду, он пристально, без тени насмешки вгляделся в лицо Робин – чистое и свежее, без всяких следов пудры и краски. Под ясными зелеными глазами нет мешков, подбородок не расплылся, в стянутых назад волосах не видно серебряных нитей. Он посмотрел на высокое гибкое тело с маленькой грудью и узкими бедрами. Поймав его взгляд, Робин сжала губы.

– Сэр, я буду вам очень благодарна, если вы изложите причину вашего визита и удалитесь.

– Робин, я с прискорбием вынужден сообщить, что с неопределенностью покончено.

За четыре месяца, прошедших после возвращения летучего отряда из похода к реке Шангани, появилось множество слухов.

В то роковое утро отряд Мунго Сент-Джона, отрезанный разлившейся рекой, слышал отчаянную стрельбу на противоположном берегу, но их самих яростно атаковали отряды матабеле, вынудив сдать позицию. Долгое утомительное отступление под дождем растянулось на недели, прежде чем импи оставили в покое измотанный, изголодавшийся отряд, – к тому времени повозки с пулеметами бросили, а половину лошадей потеряли.

Никто не знал, что случилось с дозором Аллана Вильсона на северном берегу Шангани. До Булавайо дошел слух, что маленький отряд прорвался сквозь ряды атакующих, дошел до Замбези и сплавился на плотах в португальское поселение Тете, в трехстах милях ниже по течению. Позже португальцы опровергли это известие, и вспыхнувшие было надежды угасли, чтобы возродиться, когда сдавшийся в плен индуна матабеле предположил, что белых взял в плен отряд Иньяти, – слух, опровержение, новый слух и так четыре невыносимых месяца, а теперь к Робин пришел Мунго Сент-Джон.

– Сомнений больше нет. Я не хотел, чтобы эту новость сообщил тебе посторонний.

– Они погибли, – без всякого выражения сказала она.

– Все до единого. Доусон добрался до поля боя и нашел их.

– Он не смог бы их опознать или хотя бы пересчитать тела. Прошло четыре месяца! Гиены, стервятники…

– Робин, пожалуйста… – Мунго протянул руку, но женщина отшатнулась.

– Не верю! Клинтон сумел бы выбраться!

– В лесу Доусон встретил старшего вождя матабеле, который шел со своими людьми сдаваться. Индуна описал последний бой дозора, сообщив, что все они погибли.

– Клинтон мог бы… – Побледневшая Робин убежденно качала головой.

– Робин, это был Ганданг! Он был знаком с твоим мужем, звал его «Хлопи», человек с белыми волосами. Ганданг видел его рядом с остальными мертвецами. Надежды больше нет.

– Уходите. – Робин стояла, напряженно выпрямившись, кусая губу, чтобы сдержать слезы, – и все-таки они хлынули.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии, – ответил Мунго и захромал к ней.

– Не подходи ко мне! – хрипло выдавила она сквозь рыдания и отпрянула. – Пожалуйста, не трогай меня!

Он все же подошел – подтянутый и жилистый, как старый самец леопарда. Смуглое безжалостное лицо смягчилось, единственный глаз смотрел в заплаканные зеленые глаза Робин с глубокой искренней заботой – таким она Мунго еще не видела.

– Не надо, пожалуйста, не надо…

Робин подняла руки, словно защищаясь, и отвернула голову. Отступая, она дошла до конца веранды и уперлась спиной в дверь спальни, когда-то принадлежавшей Салине и Кэти.

– Господи, дай мне силы… – взмолилась Робин, задыхаясь от слез.

Его руки опустились ей на плечи – сквозь тонкую ткань блузки она прекрасно чувствовала прикосновение твердых, как камень, прохладных ладоней.

Робин вздрогнула, судорожно втягивая в себя воздух.

– Пожалей меня! Умоляю, не надо…

Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

– Ты когда-нибудь оставишь меня в покое? – безнадежно пробормотала она.

Мунго закрыл ей рот поцелуем, не давая говорить. Постепенно ее напряженное тело обмякло и прижалось к нему. Всхлипнув, Робин расслабилась в крепких объятиях. Мунго подхватил ее на руки, прижимая к груди, точно спящего ребенка, пинком распахнул дверь в спальню и закрыл за собой ударом пятки.

Кровать была накрыта покрывалом от пыли – ни подушек, ни одеяла. Мунго уложил Робин и опустился рядом на колени, все еще прижимая ее к груди.

– Он был святой! – выдавила она сквозь слезы. – А ты послал его на смерть! Ты воплощение дьявола!

Дрожащими пальцами она судорожно, словно утопающая, расстегнула перламутровые пуговицы на его рубашке. На крепкой гладкой груди, покрытой смуглой кожей, курчавились черные волоски. Робин прижалась к ним губами, глубоко вдыхая мужской запах.

– Прости меня! – всхлипнула она. – Господи, прости!

Из своего закутка возле кладовых Джордан Баллантайн наблюдал за работой на громадной кухне Гроте-Схюра.

Три повара колдовали на блестящих плитах, в топках которых пылал уголь. Один из них поспешил к Джордану, держа в руках эмалированную пароварку и серебряную ложечку. Ложечкой Джордан зачерпнул бернский соус для капского корацина. Эта рыбка причудливой формы, похожая на испанский галеон, водилась в бурных водах возле Кейптауна; ее нежное зеленоватое мясо считалось одним из самых изысканных африканских деликатесов.