Грег Ховард - Мистер X

Грег ХОВАРДзанимается в университете штата Аризона по специальной программе для литераторов. Среди профессий, которыми он владеет — музыкант, школьный учитель, специалист по приготовлению пиццы. В декабре 1989 года он рассчитывал закончить учебу и начать искать работу либо в поле, либо в океане, в общем везде, где сможет ее найти.

Кто-то находит поблекшую фотографию совершенно незнакомого человека: моментальный снимок весь в оранжево-зеленых разводах, так что кожа кажется туго натянутой на скулы, пожелтевшей, и все лицо, сморщенное в обнажающей ряд мелких белых зубов гримасе, напоминает высохший лимон. Смазанное пятно, некогда, видимо, бывшее рукой, угадывающейся на снимке, дугой тянется к пятну поменьше — возможно, ножу. Грубое освещение здесь вполне уместно, как и во всей этой представшей перед нашими глазами застывшей картине. Самого же фотоаппарата нет — он исчез, описав при этом, вероятно, свою собственную дугу.

Мне на ум приходят картины, трагические образы, которые фиксирует застывшая сетчатка мертвых глаз, и существование которых вдвое короче жизни фотореактивов. Трудно возлагать на снимок какие-то надежды — это просто открытка, отправленная в момент отчаяния, без обратного адреса. В глазах на фотографии не отражается ничего, кроме мутного неонового свечения.

Она лежала на тротуаре. В покрытой рябью луже. При расследованиях часто приходится довольствоваться и меньшим, однако на этот раз след теряется в воде…

Быть может, это всего лишь простое отражение, какой-то блеск, прорвавшийся сквозь туман вероятности. Акварельный портрет тайны. Перекошенная физиономия из комнаты смеха. Это совсем не мой портрет, хотя на какую-то долю секунды я сомневаюсь и в этом: лицо в чем-то кажется знакомым. Наверное, так всегда бывает с преступниками. Может быть, я видел, как он заворачивал за угол, подняв воротник от ветра, в тот самый момент, когда наша патрульная машина осветила фарами крыльцо… Начальство уже покинуло место преступления, сержанты остались коченеть в предрассветном холоде. Быть может, это лицо на какое-то мгновение появилось из мрака, когда мы, как нежданные зрители, окружили ступени? Случайные припозднившиеся прохожие да с трудом бредущие против ветра по улице пьянчужки, цепляющиеся за любой знак, любую примету, того, что весь этот кошмар вокруг реален. Я наблюдал за тем, как они смотрят на нее: звезда задержалась, чтобы выслушать наши объяснения. Да кем, собственно, ты была, до тех пор пока кто-то не сделал из тебя знаменитость?

Хорошенько рассмотреть фотографию мне удается в полицейском участке только в понедельник. Тогда, в высвеченной фарами посреди кромешной тьмы пещере света снимок таил в себе какое-то обещание: казалось, он дает какое-то направление, по которому можно двигаться. Теперь я беру его из кучи бумаг на моем столе и ничего не вижу. Просто взгляд сквозь подбитый глаз или несдержанное обещание, зеленоватый отблеск разрушенных чар. И все же он мне кого-то напоминает…

Облокотившись на стол, Меллон помешивает ложечкой свой кофе. Он поднимает на меня взгляд, когда я бросаю ему фото. Я беру со стола папку с документами, уже распухшую от всяких сведений, которые ни хрена не значат. Фамилии и телефонные номера, непроверенные факты шелестят в воздухе бумажным облаком, медленно развеивая туманный след исчезнувшего убийцы. Исчезнувшего вместе с фотоаппаратом. Ее фотоаппаратом. Мэри Хэлен Листэр, это вы следовали за той физиономией из кривого зеркала? Или это он следовал за вами от самого угла? Может быть, вы шли по каким-то пересекающимся кривым на свидание в одной из боковых улиц? Тут сказано, что у вас четвертая группа крови, резус отрицательный. Говорят, ее легче всего переливать. В конечном счете, Сан-Франциско выпил ее всю до последней капли всего за одну ночь. Сквозь три колотые раны на туловище, в правой верхней стороне груди. Ранения имеют правильную треугольную форму и направлены в центр, пересекая основные кровяные артерии. Название этой бессмысленной улочки ничего не говорит о вашем бывшем адресе, Мэри, — все зависит от того, куда вы не шли или откуда не возвращались этой ночью.

— Смертельная чертовщина, — выдыхаю я, захлопывая папку.

Меллон расплескивает кофе, поднимая из кресла свое грузное тело, и смотрит на меня. Кашлянув, он произносит:

— А была ли у нее вообще фотокамера?

Я киваю в сторону телефона. «А ты позвони», — отвечаю я. Меллон отхлебывает кофе и стоит, уставившись в свою чашку.

Уже перевалило за полночь, на дворе вторник, когда сквозь пелену сна доносится телефонный звонок. Поднимаю трубку с забавным предчувствием: я знаю, кто это звонит. Тот же, кто и всегда. Однако я чувствую своего рода облегчение, даже радость, когда он ворчливо сообщает, что найден еще один труп. С колотым ранением.

Две точки предполагают наличие кривой. Если это серия убийств, то вы, Мэри, были всего лишь точкой на дуге вероятности, пересечением двух изогнутых линий жизни, и ваш собственный путь не имеет особого значения.

В ожидании служебной машины я стараюсь подыскать оправдание. Мне очень жаль, если вы больше ничего не значите. Мы строим наши планы, на чем можем.

Когда мы делаем последний поворот, я вижу огромное количество красных мигалок. Их здесь явно больше, чем нужно. Узкая улица, ведущая от Мишн-стрит, перегорожена с двух сторон. Наш водитель, с трудом сдерживая зевоту, что-то бурчит себе под нос, стараясь не выглядеть сонным. Машины стоят вплотную по обеим сторонам улицы. Мы останавливаемся у желтой ленточки. Из трескучего радиопередатчика слышится голос Меллона: «Давайте сюда, мы его взяли». У меня по телу пробегает дрожь. Меллон, судя по его бесстрастным интонациям, совершенно спокоен. Он всегда спокоен. Мне же не хочется думать. Мне не хочется вылезать из патрульной машины, однако он посылает за мной сержанта. Я закуриваю и пытаюсь дыханием согреть закоченевшие руки, пока мы идем по кварталу. Я оборачиваюсь, чтобы отругать шофера:

— Мы могли бы сюда и подъехать.

— Угу, — соглашается он. — Вот только потом бы не развернулись. И вообще, не так уж и холодно.

Он в перчатках. Но вот я слышу шум запускаемого мотора и скрип тормозов: машина задним ходом едет по мокрой мостовой.

Парень из лаборатории обводит мелом контуры тела на асфальте. Меллон бурчит что-то вроде приветствия. В три часа утра все могут только бурчать.

— Что это тебя распирает от важности? — говорю я, не особо задумываясь. Он толкает меня в бок, чтобы я посмотрел. Мы наблюдаем, как переворачивают тело. Убитый — молодой, темноволосый, с прыщавым лицом. Возможно, латиноамериканец. Его взваливают на носилки, и я иду следом за затянутой в хаки тушей Мэллона к полицейской машине. Мы стоим, облокотившись на бампер, курим и перебрасываемся отдельными фразами. Мотор работает на холостом ходу, и от машины веет приятным теплом.