Анатолий Эльснер - Железный доктор

– Я слишком горда, чтобы выслушивать слова, которые произносятся с рассчитанной иронией. После этого нам остается одно: расстаться.

Она бросила вызов, мне оставалось только принять его.

Я поднялся, сохраняя самый равнодушный вид:

– Расстанемся…

И сделал несколько шагов.

– Кандинский, да куда же вы?!

– Исполняю ваше желание, княгиня.

– Ужасный человек!.. Да садитесь, садитесь, надо же нам хотя объясниться, прежде чем окончательно рассориться.

Я сел, и так как воцарилось томительное молчание, то, опустив голову, начал концом палки чертить карикатуры на ее мужа и детей.

– Как это, право, вы сидите с молодой женщиной с таким холодным видом? Я вижу, что и душа ваша – лед.

Ее голос звенел досадой. Это мне нравилось; но, не подымая головы, я продолжал чертить.

– Княгиня, говорить с женщиной…

Она меня колко перебила:

– Беглыми заметками из области анатомии – слушать скучно.

– Нет, зачем же, но восторженность придает лицам удивительно глупый вид.

– Вы прозаик.

– Да.

– Поэзии ни искры.

– Поэтизировать, но кого же? Люди – простые движущиеся тела…

– Началась анатомия. Женщинам с вами было бы скучно, доктор.

Ее досада и раздражительность, вызываемая моей холодностью, явно говорили о противном, а также о том, что она очень неравнодушна ко мне и вызывает меня на объяснение в любви… Я молчал, ожидая совсем иной развязки.

– Это что такое еще?!

Она быстро поднялась и, наклонившись, начала осматривать начерченные мной фигуры. Лицо ее вспыхнуло, и в нем все сильнее отражались смущение и досада.

– Это – ваш муж, дама – вы, и вы будете вести его так до могилы; по бокам – ваши детки.

Она посмотрела на меня ужасными глазами, села и стала неподвижно смотреть вниз. Видно было, что я ее страшно уколол.

– Каким вы его нарисовали гадким, противным – фи!.. И эта старая руина – мой муж, фи!.. Мне кажется, что вы не лечите больных, а рисуете на них карикатуры – приятное развлечение…

Видно, что ей не сиделось, и она прошлась, чрезвычайно волнуясь, и снова взглянула на рисунок:

– А этот скелет зачем здесь? кто это?

– Ваша милая дочь.

Она взглянула на меня и, красная от волнения, захохотала злым хохотом:

– Моя дочь скелет – что такое!.. Боже мой!.. Она действительно скелет, обтянутый кожей. И с этими трупами мне приходится жить и мучиться. Нет, не могу терпеть больше. Слушайте, Кандинский. – Она села и взяла меня за руку: – Кандинский, вы мне говорили, что не совсем равнодушны ко мне, и, признаюсь, я вам верила. Мне было приятно об этом думать… Я увлечена вами… Ну, люблю вас. Согласитесь, это простительно для меня в моем страшном положении, посреди мумий, скелетов и скотского обожания меня дряхлым стариком. Я увлеклась вами, думая, что наша дружба – единственный оазис посреди моей скучной, одинокой жизни. Но вот прошло немного времени, и начались между нами какие-то недомолвки, недоразумения… мы просто боимся друг друга… боимся своих планов… Но я не намерена маскироваться больше. – Она стала на мой рисунок ногой и добавила: – Это не карикатура, а действительность – трупы и скелеты…

В выражении ее лица я прочел остальное, чего она не досказала; но мне надо было увлечь ее дальше, в пропасть, из которой без меня она не могла бы выйти.

– Княгиня, я даю вам доказательства моей полной откровенности: вы добиваетесь, чтобы я говорил прямо о скрытых ваших желаниях, о которых вы решаетесь говорить только боязливыми намеками… Желания ваши вот какие, – и, отчеканивая каждое слово, я продолжал: – Вы хотите, чтобы я прямо вам заявил, без обиняков, что под видом спасения больных детей вашего мужа я беру на себя преступление ни для кого не видимо их умертвить…

Чудные глаза княгини расширились и уставились на меня с немым ужасом; лицо сделалось смертельно бледным. В этот момент она имела вид античной статуи, над мраморным челом которой обвивались черные волосы. Я любовался ею молча.

Вдруг по ее лицу прошла нервная дрожь, и она так качнулась, что я бросился к ней, чтобы ее поддержать. Охватив ее гибкую талию рукой, я снова усадил ее на скамейку и стал целовать ее руки. Теперь я не сомневался, что мы оба связаны друг с другом более надежно, нежели это делают цепи брачные, – общими планами на преступление. Всякую притворную холодность теперь можно было оставить, и я проговорил:

– Вы очаровательное существо, милая Тамара, прелестнее вас мог бы быть только ангел, но он безгрешен и потому был бы неудобен для меня. В вас соединились ад и небо. Я люблю вас.

Ее лицо вспыхнуло радостью, она положила руки на мои плечи и выразительно проговорила:

– На ваше признание я, может быть, ответила бы не словами… Поцелуями… Знайте, что по матери я черкешенка и что в моих жилах кровь бежит так быстро, как Терек. Любите меня и знайте – когда умрет мой старый муж и когда я буду владеть его деньгами, полями и лесами, без старого Цербера, охраняющего их и меня, – тогда, милый мой друг, я вам скажу: приди, владей моим богатством и мной.

При последних словах в черных глазах Тамары вспыхнули золотистые искорки, и вдруг, схватив мою шею руками, она прильнула своими горячими губами к моим губам. Это был поцелуй страстный и долгий, поцелуй, который опьянил, как вино, и в котором чувствовался призыв на обоюдный порок и преступление.

Когда мне удалось заглянуть ей в лицо, оно меня поразило: в нем светилась страстность вакханки, мысли которой перепутались среди оргий, и в раскрытых концах губ – дерзкая насмешка преступницы. И, снова припав ко мне лицом, она начала шептать со страстной быстротой:

– Как я его ненавижу – этого старого Цербера. Вообрази, он сторожит меня, ходит за мной, как дворовая собака. Вы избавите меня от моих врагов, я вам верю, не рассуждая… – Она поднялась, закрыла лицо руками и, отойдя в чащу деревьев, сказала: – Ах, на что я способна – ужас. Я боюсь себя, боюсь смотреть в свое сердце, и если бы ангел божий заглянул бы в него, он оледенел бы от ужаса… Но довольно… Я ухожу, мой Цербер, наверное, меня уже ищет. Действовать нам надо осторожно. Ухаживайте за этим скелетом, Ниной, и вы всех обманете… Прощай, мой милый… Мы понимаем друг друга. Ведь сердце сердцу весть подает.

Она скользнула за огромную каменную глыбу и скрылась. Слышалось только, как шелестел шлейф ее платья, цеплявшегося о колючки и камни.

Ночь наступила почти сразу. В отдалении грянул ружейный выстрел, и почти в ту же минуту за деревьями промелькнула фигура Тамары. Я долго ходил по саду, предаваясь своим мыслям и вглядываясь в синюю ночь.

В голубом небе сияла луна и над ней, немного выше, мерцала звездочка, точно бриллиант над бледной головой какого-то сверкающего божества. На мир лилось сияние, и целое море неподвижно стоящих деревьев казалось обрызганным сверкающей пылью. Тени тянулись и ползли по земле, точно таинственные привидения. В отдалении вершины гор сверкали, как расплавленный янтарь, так что невольно казалось, что по ним ступают незримые ангелы, охраняя грешный мир.