Анатолий Эльснер - Железный доктор

Вдруг она отшатнулась от меня и, отбежав к окну, вытянула перед собой руки, как бы защищаясь:

– Кандинский… мы должны объясниться… Позвольте… Я измучилась, ожидая вас. Этот дом стал для меня невыносимым. Мое воображение рисует мне всякие ужасы…

– Какие, княгиня?

Она испуганно посмотрела на меня и, видимо, сделала усилие овладеть собой.

– Это так странно – вообразите, иногда мне кажется, что мертвец подымается из гроба в своем саване и ходит за мной. Все это очень глупо… ведь не я доктор и я не лечила его… Я рвалась к вам каждый день, потому что мне страшно без вас…

«Поймалась, голубушка, поймалась… Теперь ты будешь ходить за мной, как моя тень, как мой двойник», – думал я в это время со злобной радостью, любуясь в то же время ее чудным лицом, чарующими глазами, которые в сиянии луны казались удивительно большими и которые, поминутно испуганно расширяясь, пугливо перебегали по комнате.

– Кроме того, вообразите, Кандинский, это больное создание, моя падчерица, стала держать себя очень странно в отношении меня. Она так на меня смотрит, точно проникает в душу, и я чувствую, что за это одно я способна ее возненавидеть… Иногда она улыбается странной улыбкой; когда заговорит, то выражается убийственными загадками… Эта по виду невинная девушка, в сущности, ядовитейшая особа. Иногда я перестаю понимать, в аду я или на земле.

Не знаю почему, но все эти слова вносили в мою душу странную приятность. Я чувствовал, что нашел свое второе «я» в образе прелестной женщины; я испытывал желание обнять ее и унестись с ней. Ее вид меня восхищал не менее слов: казалось, она вырастала с каждой фразой, и ее голос начинал звенеть, как струна, выдавая бурю ее сердца.

Я с трудом скрывал свою радость, но мне хотелось помучить ее, а главное, заставить признаться в активном участии в преступлении.

– Княгиня, знаете ли, кто такие мы с вами? Я вам скажу. Может быть, вы себя обманываете и не совсем сознаете, в кого мы превратились, перешагнув через этот труп… мы… – И я шепотом, но выразительно сказал: – Убийцы.

Я снова это повторил, еще и еще, находя в этом особенно тонкое удовольствие. Что это значило? Не раздумывая об этом, я чувствовал, что перестал себя понимать и что теперь я уже не прежний, бесстрастно-холодный ультрареалист Кандинский.

Она стояла недвижно, точно прикованная к стене, а я вился около нее, точно злой дух, и из уст моих срывалось:

– Вы и я, я и вы – убийцы.

– Что с вами? Почему вы все повторяете это слово?.. Я вас боюсь…

Ужас засверкал в глазах ее, и она шагнула к двери.

– Сделайте одолжение, – проговорил я с ледяным спокойствием, давая ей дорогу к двери.

– Кандинский, как вы можете так легко со мной расставаться!

– Княгиня, я решаю быстро самые роковые вопросы: бросить вас в бездну или броситься самому – для меня дело одного движения или слова. Вы знаете, что в моих глазах жизнь такой пустяк, который не заслуживает труда сожалеть о нем или раздумывать.

Я был совершенно искренен, говоря это, и с решительностью направился к двери.

Тамара порывистыми большими шагами подошла ко мне:

– Кандинский, вы меня очаровываете… Такой характер – удивительное явление в наше время. Но вы не напрасно заговорили о бездне. Кажется, мы оба бросаемся в нее.

– Ну что ж, если нет небес и там вверху один холодный эфир, то нет и бездны, нет добродетели и нет преступлений. Порок предполагает Судию, но кто в него верит в наше время? Все наши кумиры разбиты и лежат, покрытые мусором и пылью. Их раздробил не молот, а человеческая мысль, и моя разбивает последних шатающихся идолов нашего времени. Ужас перед пролитием крови просто ребячество. Вы – ребенок, напуганный рассказами старух о привидениях, их нет, как нет ни добра, ни зла. – Кандинский, как это вы говорите с холодной улыбкой такие страшные слова, да еще в этой ужасной комнате? Мне кажется, эти белые черепа улыбаются, слушая нас…

Ее глаза пугливо уставились на череп, на который лилось лунное сияние.

– Это только кажется; но я не знаю, Тамара, почему вы очутились именно в этой комнате, когда есть гостиная.

– Я там сидела и из любопытства вошла сюда.

– Позвольте мне окончить, я высказал вам свой образ мыслей довольно ясно, но знаю, что вы женщина и едва ли поймете меня. Вы никогда со мной не согласитесь.

Ее глаза светились странно и загадочно, и на губах мелькнула тонкая улыбка.

– Не знаю… все-таки хотя я и женщина, но не буду отрицать, что ваша теория отличается большими практическими удобствами в некоторых случаях жизни.

Я продолжал:

– Никогда не поймете. Вы добродетельная мать и жена. В своих обязанностях вы найдете святую отраду и вознаграждение за то, что в течение жизни вам придется на себя возлагать тяжелый крест святого долга матери и супруги. Расстанемся.

Ее лицо озарилось злой улыбкой.

– Увы, я полагаю, поздно говорить об этом: мы не можем расторгнуть наши цепи…

– Цепи!.. – воскликнул я с тонкой радостью и, задаваясь целью вырвать у нее признание в подмене лекарств, вкрадчиво добавил: – Какие же это цепи, Тамара Георгиевна?

– Какой вы странный!.. – воскликнула она с выражением испуга в лице. – Вы сами прекрасно знаете, о чем я говорю. Да разумеется же, цепи… цепи… любви.

Она шепотом проговорила это, в то время как в глазах ее явно светился обман.

– Ах, вот как! Но мне кажется, прежде чем раскрыть дверь в царство свободы, необходимо разрушить другие цепи, наложенные на вас положением мачехи и жены; мне кажется также, что одно из звеньев этой цепи вы уже и разбили своей собственной хорошенькой ручкой.

Она содрогнулась, но, видимо делая усилие овладеть собой, с наружным спокойствием коварно проговорила:

– Своей рукой я разбила одно звено какой-то цепи?! – Она искусственно рассмеялась. – Пожалуйста, милый мой доктор, вникните хорошенько в эти слова и никогда не повторяйте их больше. Вообще, вы бесконечно изумляете меня сегодня, повторяя какие-то страшные слова по несколько раз и повергая меня в безграничное изумление. Зачем вы меня пугаете? Если вы полагаете, что я недостаточно была проникнута скорбью при виде своего мертвого пасынка, то вы очень ошибаетесь: мне искренне было жаль бедного мальчика, но что же делать, если лекарства перепутала старуха, как вы сами торжественно заявили об этом?

Воцарилось молчание. Тамара была бледна, но казалась невозмутимо спокойной, и только по ее губам перебегала неуловимая коварная улыбка.

– Позвольте, я сяду, – сказала она, опустилась на стул, зажгла свечу и, неожиданно приблизив ее ко мне, внимательно посмотрела на меня.

«А, вот как, вот как!..» – подумал я, в то время как острая злоба зашевелилась в душе моей. В эти минуты я ее ненавидел.