Анатолий Эльснер - Железный доктор

– Боже мой! – вскричал громко князь с выражением невыразимого отчаяния, и в его лице пробежали конвульсии. – Скажите, Бога ради, ужели вы, доктор, не видите, что я такой же сумасшедший, как вы; клянусь прахом моих детей! Да, я впадаю в ярость, и это пугает вас; но, Боже мой, кто может сохранить хладнокровие и не закричать, как зверь, когда я здесь, в доме сумасшедших, а мои дети, мои бедные дети, убиты… О злодей-доктор!.. Т-с-с… Не буду!.. Не считайте это за безумие!.. Напротив, я обращаюсь к вашему просвещенному разуму, я, сумасшедший – не странно ли это? Я прекрасно сознаю, что я здоровый человек – о милосердный Бог, дай мне спокойствие, – но в то же время я прекрасно сознаю, как ужасна низость этого мерзавца доктора… не буду, не буду!.. Но мои дети в земле… Клянусь их прахом, я не могу не кричать – негодяй, негодяй!.. Лейте, палачи, воду на мою бедную голову… Правда жжет мое сердце и вырывается из моих уст, как огонь… – Он задыхался. – И Христос терял божественное спокойствие пред толпой фарисеев. Я же человек, но терплю больше, чем выдержать можно… Хладнокровным быть… но мне легче разорвать на куски того доктора… Ярость моя, не разжигай мою грудь… Палачи, вы снова будете обливать водой мою обритую голову. Нет, я не кричу этих слов о негодяе-медике, о мерзавце, который убил детей: разбойник, разбойник, разбойник!..

Из его глаз лились слезы, и хотя он всеми силами старался быть спокойным, но последние слова прокричал он диким, ужасным голосом, бессознательным движением подскочив к Рувичу.

Психиатр попятился к двери и шепнул мне:

– Какой дикий бред, и так всегда бывает. Будемте осторожны.

Князь между тем, видимо стараясь овладеть собой, в отчаянии заговорил снова:

– Боже милосердный, дай мне спокойствие… Я не хочу быть безумным и только желал бы, чтобы этот умный доктор понял, что не помешанного, а здорового человека бросили в этот ад… Доктор, вы не верите, я читаю в вашем лице свой приговор, читаю, и мое сердце бьется, бьется, бьется… О нет, мне не удастся разуверить вас, но, может быть, я растрогаю вас, если вы точно человек, а не холодный камень… Смотрите, я, природный князь Грузии, падаю к вашим ногам…

Глупей этого ничего нельзя было выдумать, но старик упал на колени и зарыдал:

– Доктор, освободите меня из этой тюрьмы… Слушайте, я вам выболтаю всю правду… мерзавец Кандинский и моя жена вот какое придумали мне украшение – рога…

Он приподнял над головой по два пальца своих рук и захохотал странным, злым смехом.

– Черт побери – бык, не правда ли?.. Чтобы дать волю своей похоти, им надо было убить моих детей и запереть рогатого зверя. Все это ужасно, но понятно. О, я готов ее душить, душить и впиться в ее белую грудь, как вампир, и высосать ее распутную кровь… Потом умереть на ее трупе… Так я, старик, люблю ее. Поймите же, это страсть, а не безумие… А ее любовника я хотел бы колесовать… Поймите, доктор, вы здесь льете на мою голову воду, а там завладевают моим богатством и блудодейничают… О, эти мысли охватывают мою голову, как огонь, и старое сердце мое стучит, стучит, стучит… Доктор, дайте мне свободу, и я путь вашей жизни осыплю золотом… Возьмите все… мне ничего не надо, я труп… Я жажду только мести… Крови своей Тамары жажду я… Всосаться в ее белую грудь и так умереть… Какое это блаженство!.. Доктор, сжальтесь, я обнимаю ваши колени – сжальтесь и берите богатство мое…

Он пополз на коленях, и из груди его вырвался дикий, яростный стон. Сторож оттолкнул его ногой, и тогда-то произошла невиданная мной сцена.

Князь дико сверкнул глазами и, с необыкновенной силой вскочив на ноги, захохотал отчаянным безумным хохотом. Потом он стал бегать взад и вперед, как раненый зверь. Во всем этом только проявлялась вспыльчивость его предков, но здесь, в доме умалишенных, это было более, нежели уместно: никакой скептик не мог бы усомниться в полном безумии моей жертвы.

Повернувшись ко мне, Рувич тихо сказал:

– Ну что ж, полагаю, достаточно. В дальнейших проявлениях больной не представляет уже интереса. – С кем это вы там шепчетесь?!. Да неужели… Как?!. Отравитель!..

Мнимый сумасшедший своими дико сверкающими глазами смотрел в полуоткрытую дверь мне в лицо.

– Боже милостивый, как мне убить тебя? Черт ты, черт!.. Ура, я тебя задушу!..

И старик, подпрыгнув к двери в два прыжка, опрокинул сторожей с сумасшедшим хохотом и протянул уже к моей шее руки, но я благоразумно захлопнул перед ним тяжелую дверь.

– Вяжи его, вяжи!.. Руки назад, так… Митюха, клади его на кровать…

Несколько минут – и все было кончено. Князь лежал на кровати в кожаной куртке, крепко прикрученный ремнями, недвижимый, как труп.

Рувич подошел ко мне:

– Оставляю вас с вашим несчастным князем, коллега. Надеюсь, вы убедились в вашей ошибке: это самое буйное умоисступление, а не тихое помешательство, как вы говорили. Теперь он связан, побеседуйте с ним.

Рувич вышел.

Я беззвучно подошел к кровати и долго смотрел в лицо старика. Грудь его высоко поднималась, из открытого рта вырывались глухие, шипящие стоны, глаза были закрыты. Несчастный владелец подоблачных гор и бесконечных полей! Но сострадание было далеко от моего сердца, совсем наоборот: его дикие обличения подняли с новой силой таившуюся злобу во мне. Мне хотелось растравить его душевные раны и полюбоваться им. Сознаюсь, такое желание заслуживает виселицы, да я давно ее и заслужил; но эшафот не может увеличить боль души, измученной на алтаре самобичевания: в нас есть что-то страшнее его.

– Князь Евстафий Кириллович!..

Старик затрепетал в своей кожаной куртке и, раскрыв глава, в ужасе уставил на меня зрачки.

– Прежде всего, от вашей верной Пенелопы поклон.

Он простонал и задвигал головой, как в агонии.

– Тамара Георгиевна утратила всякую веселость после печального открытия о помрачении вашего светлого ума.

Князь приподнялся, но кожаная куртка заставила его снова упасть со стоном.

– Я, однако, ее уверил, что хотя вы и лишились рассудка, но есть надежда на излечение.

– Боже милосердный, я не могу убить этого смеющегося дьявола!

Я переменил тон и строго проговорил:

– В самом деле, князь, даю вам последний совет: постарайтесь рассеять в себе дикую идею о моих злодеяниях, и я раскрою вам двери вашей тюрьмы.

Конечно, я очень далек был от такого намерения: надо было зажать ему рот. Для убийцы ничего не может быть мучительнее обличения, даже из уст мнимого сумасшедшего.

– Подумайте, возможно ли о докторе, пользующемся такой завидной репутацией, отзываться как об убийце ваших детей. Я их отравил, по вашему мнению, чтобы овладеть вашей женой, – что за дичь! И как это вы не подумали, что неизбежным последствием вашей мании обвинять нас, то есть меня и Тамару, мою Тамару – признаюсь, – cтанет сумасшедший дом? Вы в руках тех, кого называете разбойниками, и мы никогда не простим больному такой мании – поймите же это, черт возьми! Вы жалуетесь, что на вашу голову льют холодную воду – то ли еще будет? Я прикажу вас терзать скорпионами и железом, пока вы не измените ваших убеждений и не станете меня называть спасителем рода человеческого, каким я и был всегда.