Алекс Шульман - Выжившие [litres]

– Как ты, дружок?

Он не ответил, молча стучал об землю своей маленькой лопаткой для цветов, стараясь сделать яму поглубже.

– Копаешь? – спросил папа.

– Да.

– У меня есть кое-что для твоей капсулы времени.

Бенжамин посмотрел вверх. Папа протягивал ему десять крон.

– Но это же мамины деньги.

– А мы ей ничего не скажем.

Папа сел на корточки. Бенжамин открыл хлебницу и положил в нее десятку. Они закопали яму вместе.

Они идут гуськом по лесу, тяжело шагая по тропинкам, по которым бегали в детстве. Чуть тормозят на последней разбитой дорожке у холма, снова набирают скорость и на тропинке между домом и сараем оказываются залиты вечерним солнцем. Они садятся за маленький столик. Пьер отходит, копается в машине, а потом возвращается с несколькими банками пива.

– В машине пахнет мясным фаршем, – говорит он. – Кто взял с собой мясной фарш?

– Это пироги из маминой морозилки растаяли, – отвечает Нильс. – Хочешь попробовать?

Пьер смеется, ничего не отвечает, проглатывает колкость. Пиво теплое, оно шипит и пенится, братья молча пьют, глядя на озеро. Звонит телефон Бенжамина, незнакомый номер, он отключает звук и не берет трубку. Телефон звонит снова. Бенжамин опять выключает звук.

– Не ответишь? – спрашивает Нильс.

– Да пошли они, – бормочет Бенжамин.

Приходит смс. Бенжамин сначала читает ее про себя, а потом вслух.

– Здравствуйте, это Юхан Далберг, патологоанатом. Я производил вскрытие тела вашей мамы, если вы хотите узнать причину ее смерти, свяжитесь со мной.

– Нет уж, спасибо, – говорит Пьер. – Даже знать не хочу!

– Прекратите, – говорит Нильс. – Конечно, нужно перезвонить.

Бенжамин разводит руками, показывая, что сделает так, как решат братья.

– Звони, – говорит Нильс.

Бенжамин набирает номер и кладет телефон на стол между братьями. Он называет свое имя и слышит знакомый приглушенный звук, словно кто-то выключает громкую связь и прикладывает трубку к уху, затем голос на той стороне провода говорит «да, хорошо», видимо, связь налажена.

– Да, – говорит патологоанатом. – Обстоятельств смерти вашей матери немного, так что вот, что я могу сказать…

Бенжамин слышит на фоне приглушенный стук, словно мужчина параллельно разгружает посудомоечную машину.

– У меня остались некоторые вопросы, скажем так.

– Да, мы поняли, – отвечает Бенжамин.

– Да, хорошо, – говорит патологоанатом отстраненно и замолкает, Бенжамин слышит, как он шелестит бумагами. – Подождите минутку.

Ну, давай же. Сколько можно томить? Внезапно перед глазами Бенжамина возникает образ мамы на вскрытии. Она лежит на стерильном столе на минус третьем этаже больницы в холоде и одиночестве. Розовый живот его матери, в глубине которого где-то между затвердевшими внутренностями лежит разгадка тайны, ее фиксирует на бумаге патологоанатом, склонившийся над телом, эту информацию он сообщит близким родственникам, сыновьям, которые хотят знать, что произошло, почему все случилось так быстро, как вообще могло произойти так, что человек, еще вчера планировавший поехать на Средиземное море, сегодня умер в ужасных страданиях.

– Да, мы очень озадачены тем, что все произошло так быстро. Так что сразу после констатации смерти было принято решение подробно разобраться в том, что произошло.

– И что вы обнаружили?

– У вашей матери была опухоль щитовидной железы, и уже давно, вы в курсе?

– Да, – ответил Бенжамин.

– Кроме этого, у нее был перитонит. Мы обнаружили отверстие в стенке желудка, желудочный сок попадал в брюшную полость и разъедал ее. К сожалению, это вызывает сильные боли.

Братья смотрят друг на друга. Они были там, они знают, как ей было больно, они видели, как осунулось ее лицо в последние часы жизни, как сначала изогнулись брови, а потом напряженные, усталые губы. Потом стало еще хуже. Она стонала, звала медсестер и кричала им гадости. Она нажала на кнопку вызова, медсестра появилась на пороге палаты. Мать пожаловалась, что у нее болит живот, и медсестра спросила, принести ли ей «Самарин».

– «Самарин?» – переспросила мама. – Вы думаете, у меня изжога? – Она смотрела на медсестру, распахнув рот, взгляд ее кипел от гнева. – Да у меня в животе пожар. Вы понимаете? Я горю!

Несмотря на то что она лежала перед ним такая маленькая и беззащитная, в тот момент, когда ее голос перешел на фальцет, Бенжамина охватил ужас – такой знакомый с детства пронзительный звук, звук ее срыва.

Она кричала много часов.

А потом затихла.

Все еще в полном сознании она уставилась на противоположную стену и не сказала больше ни слова. Сыновья пытались общаться с ней, махали руками у нее перед лицом, звали ее по имени. Но она больше не хотела говорить. Она отказалась это делать, протестуя против боли.

А потом что-то случилось с ее лицом. Должно быть, у нее пересохло во рту, верхняя губа приклеилась к десне. На ее лице застыла гримаса, ухмылка, которая так и стоит перед глазами Бенжамина все эти дни. Молчать она не умела. Она жила гневом, но последние два часа жизни провела молча. Она тихо лежала в постели в углу комнаты, и ее оскаленные зубы поблескивали на вечернем солнце. Кто-то из братьев спросил у врача, в сознании ли она, слышит ли она их. Ведь ее глаза открыты? Но врач не мог ответить ничего определенного.

Мама закрыла глаза. Ее состояние ухудшалось, и палата начала заполняться людьми, а потом людей стало меньше, когда стало понятно, что сделать ничего невозможно. Они повысили дозу морфина, чтобы ей было не больно в последние часы и смерть наступила легче, но никакого облегчения это не принесло, гримаса боли так и застыла на ее лице вплоть до того момента, как ее вынесли из часовни. Патологоанатом рассказывает, какую боль испытывала мать, а перед глазами Бенжамина возникает ее беззвучное прощание на больничной постели. Бенжамин благодарит врача за разговор, кладет трубку, братья сидят молча, уставившись в свои пивные банки, а перед глазами Бенжамина так и стоит ее лицо. Немая ухмылка, так и не покинувшая ее до самого конца.

– Как думаешь, баня готова? – спрашивает Пьер у Бенжамина.

– Я затопил ее час назад, – отвечает Бенжамин. Он смотрит на часы. – Должна уже согреться.

Нильс протягивает свой телефон Пьеру.

– Я сделал несколько хороших фотографий, – говорит Нильс. – Пролистни там.

На телефоне Нильса мама на смертном одре. Пьер стонет и возвращает телефон Нильсу.

– Зачем нам на это смотреть? – спрашивает Пьер.

– Мне кажется, это красиво, – отвечает он. – Видно, что она успокоилась.

– Успокоилась? – возражает Пьер. – Ей больно!

– Нет, она уже умерла, – говорит он. – Мертвым не больно.

– Зачем ты вообще это снимал? – спрашивает Пьер. – Ты извращенец. Фотографируешь мертвецов и показываешь другим. Ты сделал то же самое, когда умер папа. Я не хочу смотреть фотографии моих мертвых родителей.