Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

Дачесс бросила трубку, едва услышав голос Робина. Осела на кирпичный пол телефонной будки. Дорога все тянется; Дачесс, слишком маленькая, чтобы быть одной, теперь еще и в немыслимой дали как от начала пути, так и от его конца. Небеса набухли скорой грозой, и от нее-то Дачесс точно не сбежать. Таинственным шепотом Робин сказал «привет» — а она ни единого словечка для него не нашла, не выдавила даже «прости» за то, что уже натворила и что еще натворит.

Последние два доллара она потратила на молоко и черствый бейгл.

Четыре часа просидела у дороги, наблюдая, как солнце описывает в небе дугу, как стрелка часов толкает утро к расплавленному сиянию полудня. Усталая продавщица в магазинчике при автозаправочной станции тайком читала журнал, низко клоня голову в толстых очках. На блузке у нее было пятно. Вручая Дачесс ключ от уборной, она скривила рот в усмешке, будто знала наперечет перекрестки, на которые Дачесс заносило, и вообще навидалась за свою жизнь таких вот девчонок.

В уборной воняло, каждая поверхность щеголяла граффити — от романтических «Здесь трахались Том и Бетти-Лорел» до прямолинейных — телефонный номер с пометкой «Приятный досуг». Дачесс сняла футболку и джинсы, намылилась жидким мылом, обтерлась мокрыми бумажными полотенцами. Плескала ледяной водой в лицо, пока взгляд не прояснился.

Потом она стала наблюдать за дальнобойщиками — вычисляла, к кому из них попроситься в кабину. Полагалась на чутье, которое до сих пор ее только обманывало.

Через час выбор был сделан. Дачесс поедет с усатым здоровяком в клетчатой рубахе. Фура у него чисто вымытая, на капоте имя — «Энни-Бет» с сердечками-стикерами по обе стороны.

Дачесс приблизилась, и усач заулыбался, оглядывая ее влажные волосы, брендовую шляпу, тощую сумку, всю ее фигурку весом от силы в девяносто фунтов [53] Соответствует 40 кг. .

— Тебе куда надо?

— Ну а если в Вегас?

— Так в Вегас или если?

— В Вегас.

— Ты из дому сбежала?

— Нет.

— Еще вляпаюсь с тобой…

— Я не сбежала. Мне восемнадцать лет.

Усач расхохотался.

— Нам по пути только до Фишлейка [54] Фишлейк — высокогорное озеро в одноименном национальном лесу. .

— А где это?

— В Юте.

— Поехали.

Обзор из кабины был отличный, даже возникло ощущение, что они с усачом — главные на этой трассе. В салоне стоял терпкий запах кожи. Усача звали Малколм — словно его родители рассчитывали, что выше метра семидесяти он не вырастет, в айтишники пойдет [55] «Малколм» — компьютерный инструмент для анализа сетевого трафика. . На приборной панели стоял кактус в горшочке — Дачесс сочла его добрым знаком. Имелось также фото — женщина средних лет с девочкой чуть старше Дачесс.

— Это и есть Энни-Бет?

— Ага. Дочка моя.

— Хорошенькая.

— А то ж. Фотка старая, сейчас Энни-Бет уже девятнадцать. Политологию в университете изучает. — Каждое слово Малколм произносил с гордым нажимом. — По вечерам ей звоню — как дела, и все такое. Она у меня серьезная. А умная! Мы головы ломаем — в кого уродилась? Господь наградил такой дочкой.

— А это с ней ваша жена?

— Бывшая жена. Я пил сильно. — Малколм указал на значок на приборной панели. — Уже полтора года в рот не беру.

— Может, она вас примет обратно.

— Навряд ли. Если и да, то не скоро. Кактус видишь? Сказано было: полгода проживет у меня — тогда она подумает… Что потерял — потом попробуй верни…

Дачесс покосилась на кактус. Гибель наступила не вчера и не позавчера. Неужели не понятно, что он безнадежен? И ведь это суккулент, его погубить не так-то просто.

Малколм пытался ее расспрашивать, ничего не добился и отстал. Опустил солнцезащитный козырек, чтобы охладить слепящее марево, и дальше знай наматывал мили.

Дачесс ненадолго заснула, а проснулась так резко, что Малколм поспешил заверить ее — всё, мол, в порядке. Охристо-оранжевая пустошь упиралась в красные скалы, закат полыхал над трассой — бесконечной, прямой, как стрела, наводящей на мысль о продолжении сна.

Зарулив на стоянку, Малколм высадил Дачесс. Она поблагодарила, он пожелал ей всего наилучшего и не преминул посоветовать:

— Возвращалась бы ты домой.

— Я и возвращаюсь.

Городишко, где нет даже указателя с названием; окраина, серебристое вечернее небо — и девочка, у которой сил хватает лишь на то, чтобы передвигать ноги. По обеим сторонам шоссе высокие дома, причем на каждом следующем краска более блеклая, чем на предыдущем. Тощие деревца в желтых кадках, магазины, что не сегодня завтра закроются, бар, который как раз начал мигать неоновой вывеской. И звуки из этого бара недвусмысленно намекают, что ходить туда не следует. Дачесс застыла у двери — плечо до волдырей натерто ремнем сумки, перед усталыми глазами все нечетко — постройки лишены углов, круги уличных фонарей будто пальцем размазаны. Ступени крыльца пляшут, никак не взять их в фокус. Дыхание прерывистое, голова отказывается думать о следующем шаге, руки занемели, воспоминания о Робине кратки, как молнии, и болезненны, как спазмы, и вся Дачесс — воплощенная ненависть к человеку, который украл ее прежнюю жизнь лишь для того, чтобы швырнуть на ветер, как пригоршню мелкого сора.

Дачесс отмела сомнения, налегла на дверь и шагнула в зал, освещенный красными лампами. Посетители — преимущественно мужчины — расступились перед ней.

Лишь заказав старику-бармену кока-колу, Дачесс поняла, что денег не хватит. Стала рыться в карманах, выуживать мелочь. Бармен все понял и подвинул к ней стакан. Дачесс уже и забыла, что на свете существует доброта — а вот она, в чистом виде.

Дачесс отыскала столик в уголке, бросила на пол сумку, села на низкий табурет и даже глаза прикрыла — так освежающе-сладка была кола. Противоположный угол занимал человек с гитарой, вызывал завсегдатаев. Они выходили по очереди, пели; он аккомпанировал и подпевал. Основная масса таращилась, периодически взрываясь хохотом. Исполнители, все как один, фальшивили, но Дачесс, изголодавшаяся по музыке, не сводила с них взгляд.

На миг она опустила веки, отерла лицо от пота и дорожной пыли — и увидела, как мама поднимает маленького Робина к звездному небу — словно он не очередная ошибка, а дар Господень.

И вдруг, неожиданно для себя, Дачесс вскочила и направилась к человеку с гитарой. Снова перед ней расступались. Немногочисленные женщины глядели на нее как на ребенка, глаза мужчин загорелись любопытством.

Дачесс миновала бильярдный стол. В воздухе висел запах дыма и пива, смешанный с выдохами усталых мужчин, что стояли, положив руки друг другу на плечи, покачиваясь в такт музыке.

Когда гитара стихла, Дачесс приблизилась к музыканту. Он приподнял шляпу, она повторила его жест.