Туве Альстердаль - Тоннель

— Когда Ахо вырос, он и знать об этом ничего не хотел, — поведала мне Ирене Кёрнер. — Так что неизвестно, что здесь правда, а что нет. Он ни разу ни словом не обмолвился об этом даже своей жене Хильде. Уж я-то знаю, поскольку у нас не было друг от друга секретов.

Удо Кёрнер издал протестующий вопль и махнул рукой в сторону ящика, явно желая, чтобы жена показала мне что-то еще.

— Да, да. — Ирене Кёрнер неохотно перебирала один листок за другим, пока он качал головой. — А ты не боишься, что мы утомим нашу гостью?

— Ничего страшного, — возразила я и улыбнулась старику в коляске. Я была уверена, что на его наполовину парализованном лице тоже появилась улыбка.

— Даже если это правда, все равно ничего не изменить, — проворчала Ирене Кёрнер. — Напрасный труд…

Что-то подсказывало мне, что она снова вернулась к упрекам о том, что дети ходят безработными. Горечь, сквозившая в ее тоне — должно быть, она винила во всех ошибках мужчину, который сидел сейчас перед ней в инвалидной коляске и находился целиком и полностью в ее власти.

Наконец она извлекла наружу перевязанную стопку бумаг, на что ее супруг очень живо отреагировал.

— Да, да, да, — сказал он. Я была почти уверена, что он произнес именно это.

Я принялась медленно листать страницы. Там были названия городов и деревень в Судетской области, места, которых больше нет на картах, которые переименовали, разрушили или полностью стерли с лица земли. Под каждым названием шли длинные колонки с именами и фамилиями.

— Пропавшие без вести, — пояснил Курт Леманн. Он сел рядом со мной на диван и останавливал меня всякий раз, когда я начинала листать слишком быстро.

Большинство названий населенных пунктов ничего мне не говорило, но Постельберг [28] Сегодня Постолопрты. я вспомнила. Список пропавших без вести занимал много страниц. Было обнаружено семьсот шестьдесят три тела в массовом захоронении, немецкие мужчины и подростки, замученные пытками, но еще восемь сотен, которые находились в лагере в июне 1945 года, так и не были найдены. Также он остановил меня на городе Брюнн [29] Немецкое название города Брно. — несколько тысяч умерших и пропавших без вести после «марша смерти» к границам Австрии. Прерау [30] Сегодня Пржеров. — свыше двухсот судетских немцев ссадили с поезда и заставили вырыть котлован для братской могилы, после чего всех расстреляли. Семьдесят из них были дети. «А что еще оставалось мне с ними делать после того, как я прикончил их родителей?» — оправдывался позже руководивший расстрелом лейтенант.

А потом я снова встретила Königsmühle , Карлов Млин. Фамилии пропавших без вести занимали пару страниц.

Я повернулась к Удо Кёрнеру:

— Вы хотите сказать, что среди них могут быть те, кого убили на мосту?

Старик кивнул, в этом не было сомнений. Болезнь не повлияла на ясность его взгляда, таящийся в нем призыв, на миг я ощутила с ним полное взаимопонимание, удовольствие от того, что тебя слушают. Список с именами пропавших людей являлся неоспоримым доказательством правдивости истории Ахо Геллера, вот что он хотел сказать.

По этой причине я изучила список очень тщательно. До поезда на Дрезден оставался еще целый час, так что я могла себе это позволить. Колоссальный труд, который проделал Удо Кёрнер, небрежно сложив и спрятав все в ящике для бумаг.

Никакого алфавитного порядка не было, должно быть, потому, что имена стекались отовсюду, обнаруженные в различных источниках, списках или откуда они теперь приходят. Список уже подходил к концу, когда я узнала одно имя.

Ludvík. Людвик.

Что-то всколыхнулось внутри меня, бумага задрожала в руке. Голос Ахо Геллера — он назвал это имя, когда сиделка пыталась поговорить с ним о трех мальчишках.

Ахо, Ян и Людвик.

Людвик Блау.

У меня возникло ощущение, что где-то я уже встречала эту фамилию.

В списке был еще один человек с такой же фамилией.

Милена Блау.

— Вы не знаете, это распространенное имя?

— Об этом мне ничего не известно, — ответила Ирене Кёрнер, принимаясь убирать со стола кофейные чашки. — Сама я родом из других мест.

— Имя Людвик в таком написании, и Милена… — задумчиво проговорил Курт Леманн, — на мой взгляд, они больше похожи на чешские имена, чем на немецкие.

Я уж было собралась выложить всю историю о мертвом мальчике, найденном в туннеле, но заколебалась, потому что не хотела лишний раз напоминать Удо Кёрнеру, что теперь я живу в этом доме. И тут ожил мой мобильник.

Даниель.

Я извинилась и покинула комнату. Он говорил отрывисто, сдавленным голосом:

— Они снова меня арестовали.

— Что? С какой стати?

— Говорят, что у них есть свидетель. Соня, кто бы он ни был, он все лжет.

После этого ему пришлось положить трубку. Короткое время спустя я покинула квартиру четы Кёрнер и по дороге на станцию снова набрала его номер. Телефон был отключен.

После некоторых сомнений я все же разыскала номер Антона Адамека. С третьей попытки, когда я уже села в поезд, он наконец ответил.

— Разумеется, я не могу вам ничего об этом сообщить, — сказал он мне.

— А свидетель? Вам известно что-нибудь о нем?

— Только то, что с его появлением полиция получила новое доказательство того, что вашему супругу не чужды приступы агрессии наравне с некоторыми другими дополнительными фактами, которые усиливают подозрения по поводу мотива преступления. Я прочел это при задержании. Первый допрос завтра утром.

— Какой еще мотив?

— Что он хотел защитить свой дом, свою семью. Строго говоря, это ведь и есть то, к чему стремится большинство людей.

Поезд плелся раздражающе медленно. Чтобы занять мысли чем-то другим, я перечитала рассказ Удо о случившемся на мосту. Где-то после Дрездена, там, где низменность переходила в полные драматизма скалы, я вспомнила, где я видела фамилию Блау.

Почти стершуюся от времени и непогоды, на повалившемся в траву надгробии.

Коробки с зеркалами в холле куда-то исчезли. Ключи от машины лежали на столе в обычной миске. На кухне все было чисто и прибрано. У Даниеля было время вымыть за собой посуду, прежде чем его забрали.

Я проследовала прямиком в кладовку за банками с кошачьей едой. Мне показалось, что их стало меньше после моего отъезда, и я порадовалась, что Даниель не забывал подкармливать кошку.

В самом деле, почему бы ему этого не делать?

Эхо его криков все еще звучало в моих ушах. О том, что я считаю его ни на что не способным.

Кошка уже появилась и ждала у дверей, при моем появлении она, как обычно, попятилась в кусты.

— Арамис, — тихо позвала я. — Так я должна тебя называть, дружок?

После чего я распаковала сумку с вещами и поняла, что у меня до сих пор в прачечной замочено грязное белье, оставшееся еще с прошлого раза. Бархатное платье плавало в серо-грязной воде, как напоминание о задымленном воздухе Праги.