Туве Альстердаль - Тоннель

— Я встретилась с вашим другом детства, — сказала я. — С Ахо Геллером. Вы знали, что он жив?

Реакцию старика невозможно было истолковать. Он уставился сначала на меня и следом в окно, должно быть, бросил взгляд на усадьбу. Воспоминания детства.

— Вы знали, что убитая была дочерью Ахо Геллера?

— У него есть дочь?

— Анна Джонс, урожденная Геллер.

— Я этого не знал.

Ян Кахуда встал и сделал несколько неуверенных шагов вперед, словно пол грозил под ним треснуть или ноги в любой момент могли его подвести.

Опираясь рукой о мебель, он переместился от раковины к столу, от стола к креслу, куда наконец смог опуститься.

— Я верил, что они вернутся. Однажды.

— Его мать погибла в лагере. Юлия Геллер, вы ее помните?

Он схватился за грудь, натужно закашлялся:

— Он тоже здесь? Ахо Геллер вернулся?

Я рассказала о доме престарелых в Гросрешене и о том, как он там оказался. Что он хочет все забыть, но воспоминания все равно прорываются наружу. Что Анна только недавно узнала, где ее корни.

— Зачем она сюда приехала? — Яну Кахуде было трудно сосредоточиться на чем-то одном. Его взгляд метался от одного предмета к другому, перескакивал с одной картины на другую.

— Судя по всему, затем, чтобы попытаться вернуть то, что она считала своим по праву, — предположила я. — Чтобы ее отец получил свое наследство, прежде чем умрет и будет похоронен на родной земле. Heimweh [31] Ностальгия ( нем .). .Честно говоря, точной причины я не знаю.

Из кресла Яну Кахуде были видны только небо и кроны деревьев. Хрустальный графин, фарфоровый ангел, шторы, на вид выглаженные.

— Они были как братья, — проговорил он. — Жили то здесь, то там, на два дома. В то время у них была весельная шлюпка, на которой они плавали через реку друг к другу, но это было еще до того…

— Вы говорите о своем отце?

— И Йоханне Геллере. Сидел со всеми за обеденным столом, то там, то здесь, мой отец жил у них целый школьный семестр, чтобы научиться правильно говорить по-немецки.

— Йоханн Геллер умер в 1947 году, — сообщила я, — в лагере для военнопленных в Советском Союзе.

Садовник извинился, сказав, что ему нужно в ванную. Я услышала шум воды, звук споласкиваемого унитаза и спросила себя, не там ли он хранит свои бутылки. На самом дне корзины для белья или на более видном месте — в шкафчике с туалетными принадлежностями. Наконец Ян Кахуда появился, но остался стоять в дверном проеме. Руки у него были мокрыми, он забыл их вытереть.

— Прошел слух, что он вернулся. Мой отец болтал о том, чего на самом деле не было. Вообразил себе, что мертвые могут восстать из могил и заявиться сюда. Что Йоханн Геллер слоняется вокруг усадьбы. Говорили, что он пешком вернулся с Восточного фронта, бродил по округе словно призрак и мстил тем, кто выгнал из дома его семью. Те, кто въехал после них, почти сразу же убрались отсюда. Впрочем, они все равно ничего не смыслили в земле, похватали что могли из вещей и свалили. Но некоторые поговаривали, что это он вынудил их уехать, преследуя по пятам. Наверное, именно поэтому никто из местных не хотел связываться с этой усадьбой.

— Габсбургская роза, — проговорила я. — Йоханн выращивал ее для Юлии?

— Нет, нет, все было наоборот, это она привезла их из дома в Вене. Мой отец боготворил ее, только и было слышно — Юлия то, Юлия се… Упаси бог, чтобы эти розы погибли!

В голосе садовника появились новые нотки, что-то юношески мечтательное, когда он заговорил о ее волосах, платьях и музыке. Юлия Геллер была родом из императорской Вены, где люди прогуливались по паркам, пили лимонад и устраивали пикники в Венском лесу. Дух утраченной империи. Она описывала им дворцы и цветы в садах императрицы, карусели и кольцо обозрения в Пратерне! Иногда, когда по радио передавали подходящую музыку, она поднимала на ноги мальчишек, чтобы научить их танцевать, хотя им это и не нравилось, Ахо так вообще терпеть не мог подобных вещей.

— А прежде вы говорили, что ничего не помните.

— Я прошу прощения. Это было очень давно.

Ян Кахуда провел рукой по лбу и зажмурился.

— А Людвик, ему нравилось танцевать?

Ян Кахуда вжался в кресло, его тело тяжелело с каждым вдохом.

— Ведь это он лежал там, в туннеле? И это вы втроем играли там, внизу. Его звали Людвик Блау, верно? Если вы знаете, что с ним случилось, то расскажите. Все равно он уже похоронен и никому нет до него дела. Разве рассказ о нем может причинить боль?

Я ошиблась. Насчет боли. Лицо старика искривилось, с губ сорвался слабый стон.

— Я помог ему. Это было единственное, что я сделал.

И тут он зарыдал. Сухие слезы вперемешку со словами. Он выхватывал по куску то тут, то там, словно при монтаже фильма — пленку отматывают назад, переставляя местами временные отрезки, чтобы происходящее на экране правильно уложилось в головах у зрителей.

Постепенно до меня начало доходить, что он говорит о том вечере. О происшествии на мосту. Впрочем, назвать случившееся происшествием язык не поворачивается. Это гораздо хуже.

Июнь 1945 года. Война закончилась, но миром и не пахло. Ян не понимал всего того, что тогда происходило, и даже сейчас не смог бы с уверенностью утверждать, что все понял. Люди на мосту, он играл дома у многих из них, с ними общалась его мама, там были те, за чьими садами ухаживал его отец. Разве это правда, что они хотели поднять весь город на воздух? Изменники и саботажники. Кто? Вон та старуха, что держала за рынком лавку швейных принадлежностей? Или Милена, что пекла торты и варила морс?

— Милена Блау?

Кажется, старик не услышал, когда я назвала ее имя.

Желтые звезды, которые заставляли носить последних в городе евреев, сменились белыми нарукавными повязками немцев, а следом — белой бумажкой на груди с буквой N как в Nemec . Теперь за них взялись снова. «Целься им в лицо или в сиськи, так больнее всего!» — проорал ему кто-то на ухо. Это был его одноклассник, с которым в школе они сидели вместе за одной партой, он до сих пор живет в этом городе. При встрече они здороваются друг с другом, иногда перекидываются в картишки в ресторане гостиницы.

О прошлом они не говорят.

Кто-то подтолкнул его, всучил ему в руку булыжник. Бросай! Да бросай же, маленький друг немцев, не говоря уж о твоем папаше, в Праге подобных субчиков вешают на фонарных столбах, покажи, кто ты есть на самом деле!

Коллаборационисты. Вот слово, которое они выучили.

Дети тоже были на мосту. Много маленьких детей, которых матери брали с собой на работу, потому что их не на кого было оставить дома, ведь все немецкие заведения закрылись, едва закончилась война и нацистов изгнали из страны. Школы. Kindergarten [32] Детские сады ( нем .). .

— Вы видели Ахо Геллера? — спросила я. — Он был там, он рассказывал об этом, но о том, что было дальше, не хотел вспоминать.