Райли Сейгер - Дом на краю темноты [litres]

– Как думаете, она ценная? – спросила Петра.

– Не очень, – сказала Джесс. – Мой папа продавал подобные вещицы в своем магазине по пять баксов за штуку.

– И как она туда попала, как думаете? – спросил я.

– Скорее всего через половицы, – ответил Хиббс. – Какая сверху комната?

Я покрутился на месте, пытаясь определить наше точное местоположение в Бейнберри Холл. Поскольку кухня занимала всю ширину дома, значит, сверху либо большой зал, либо Комната Индиго.

Все-таки Комната Индиго, как мы с Хиббсом выяснили, поднявшись наверх, чтобы проверить. Мы бродили по обеим комнатам, постукивая носками ботинок по полу, когда одна секция досок в Комнате Индиго издала глухой звук.

Мы оба опустились на четвереньки у досок, частично прикрытых восточным ковром в центре комнаты. Вместе с Хиббсом мы откатили ковер в сторону, открыв секцию досок около четырех футов длиной и трех футов шириной, которая не была соединена с остальной частью пола. Каждый из нас взял свой конец и поднял. Оттуда открывался прямой вид на кухню, где Джесс и Петра склонились над жестянкой из-под печенья.

Это многое объясняло. Не только то, как жестянка попала в потолок, но и то, как та змея попала в Комнату Индиго в первый наш здесь день. Она как-то пролезла через расшатанные доски.

Джесс, испуганная тем, что мы смотрим на нее с потолка, сказала:

– Спускайтесь вниз. В этой жестянке что-то есть.

К тому времени как мы с Хиббсом вернулись на кухню, жестянка с печеньем уже была открыта, а ее содержимое разложено на столе. Четыре конверта, пожелтевшие от времени.

Джесс сунула руку в один и вытащила сложенный листок бумаги. Страница потрескивала, когда она ее разгладила. Словно хруст осенних листьев.

– Это письмо, – она прочистила горло и начала читать. – «Моя дражайшая Индиго. Я пишу эти слова с тяжелым сердцем, потому что только говорил с вашим отцом».

Петра выхватила письма из рук Джесс, бумага захрустела.

– Вот. Же. Черт, – проговорила она. – Это любовные письма.

– Похоже, их писали Индиго Гарсон, – сказала Джесс.

– Дражайшей Индиго, – поправила ее Петра. – Можно мне их забрать?

Я почти что сказал ей «нет». И то, что я сам первый хочу на них взглянуть. Но меня остановила Джесс, которая предупреждающе взглянула на меня, тем самым напоминая о моем обещании.

Прошлое остается в прошлом.

– Ну пожалуйста? – протянула Петра. – Я до безумия обожаю такие старые вещи.

– Думаю, можешь взять, – ответил я, из-за чего Джесс одобрительно кивнула. Но все же я не мог удержаться от оговорки. – Дай мне знать, если написано что-то исторически значимое.

Петра мне подмигнула.

– Я обещаю, что расскажу, если там есть какие-то сплетни.

В ту ночь мне снились старые конверты, лежащие передо мной. В каждом из них лежала змея, которая ползла по моим рукам и обвивалась вокруг пальцев. И все же я продолжал вскрывать конверты, молясь, чтобы хотя бы один из них оказался пустым. Этого не произошло. К тому времени, как вскрыли последний конверт, я был весь в змеях. Как извивающееся и шипящее одеяло, от которого я никак не мог избавиться.

Я проснулся в холодном поту как раз вовремя, чтобы уловить знакомый звук в доме.

Тук.

Я посмотрел на Джесс, которая крепко спала рядом со мной.

Тук-тук.

Я сел, прислушиваясь к тому, как этот звук двигался по коридору.

Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук.

Целый шквал пролетел мимо двери нашей спальни.

А потом все пропало и сменилось музыкой, тихой и узнаваемой.

«Тебе шестнадцать, но почти семнадцать…»

Я сел в кровати, все воспоминания ужасного сна вылетели из головы. Я мог думать лишь о том, что эта песня играла несмотря на тот факт, что я убрал и проигрыватель, и альбом в шкаф.

«Детка, пора задуматься».

То, что последовало за этим, походило на сон. Повторяющийся сон, от которого я не мог избавиться, как бы ни старался.

Я встал с кровати.

Я прошел через коридор босиком по дереву.

Я поднялся по ступенькам на третий этаж, входя в необъяснимый холод, исходящий из кабинета.

Дежавю продолжалось, когда я вошел в кабинет и увидел проигрыватель, стоящий на столе и выглядевший так, словно я его и не трогал.

«Лучше приготовься, будь умной и осторожной…»

Я поднял иглу с альбома и выключил проигрыватель. И потом я просто стоял там абсолютно неподвижно, гадая, не было ли это действительно сном, и если так, то когда же он наконец-то закончится.

Вывеска у мотеля «Две сосны» уже светится, когда я въезжаю на стоянку, неоновые деревья отбрасывают болезненный зеленый свет, который расползается по асфальту, как мох. Когда я вхожу в офис мотеля, клерк не поднимает глаз от своего журнала. Какое счастье, учитывая, что я потная, растрепанная и все еще покрыта пылью.

– Комната по пятьдесят за ночь, – говорит она.

Я достаю бумажник и кладу на стойку две двадцатки и десятку. Я предполагаю, вряд ли здесь можно воспользоваться картой. И правда, она берет деньги, хватает ключ с полки на стене рядом с ней и пододвигает его ко мне.

– У вас будет четвертая комната, – говорит она, по-прежнему не глядя мне в глаза. – Торговые автоматы находятся в другом конце здания. Выезд в полдень.

Когда я тянусь забрать ключ, с моего рукава слетает небольшое облачко пыли. Поскольку дом все еще кишел полицейскими, когда я уходила, у меня нет с собой свежей одежды. Просто дорожная сумка всякой всячины, которую я купила в магазине по дороге сюда.

– Эм… а здесь есть где-нибудь стиральная машинка?

– К сожалению, нет, – клерк наконец-то смотрит на меня, и ее лицо вытягивается от удивления. – Но если вы сейчас все это промоете в раковине, к утру оно может высохнуть. Если нет, то к стене прикреплен фен.

Я благодарю ее и шаркаю в свою комнату. Отпирая дверь, я гадаю, не та ли это комната, в которой мы с родителями остались после побега из Бейнберри Холл. Если и так, то я сомневаюсь, что многое изменилось за это время. Интерьер выглядит так, будто его не обновляли по меньшей мере лет тридцать. Войти внутрь – все равно что войти в машину времени и оказаться в восьмидесятых.

Я иду в ванную, включаю душ и, все еще полностью одетая, встаю под струи воды. Это кажется проще, чем пользоваться раковиной.

Поначалу это выглядит как сцена в душе из «Психо» – грязная вода кружится вокруг слива. Когда с моей одежды смывается достаточно грязи, чтобы ее еще можно было носить, я раздеваюсь по частям.

Только после того, как вся одежда снята и накинута на занавеску душа, с которой капает мыльная вода, я плюхаюсь в ванну, прижимая колени к груди, и начинаю плакать.

В конце концов я плачу полчаса, слишком грустная, сердитая и растерянная, чтобы делать что-то еще. Я плачу по Петре, оплакиваю ее, хотя у меня нет воспоминаний о встрече с ней. Я плачу по папе, пытаясь примирить человека, каким я его считала, с тем ужасным поступком, который он мог совершить.