Эшли Одрейн - Ты знала

– Ребенок меня ненавидит.

– Ш-ш-ш, тише.

Меня предупреждали: в первые дни будет тяжело. Мне говорили о грудях как булыжники, о непрерывном кормлении, о молокоотсосе. Я прочитала все книги, провела настоящее исследование. Никто не упомянул о том, каково это – просыпаться через сорок минут хрупкого сна на запачканных кровью простынях, страшась грядущего. Я боялась, что не переживу. Не оправлюсь от того, что промежность зашита от ануса до вагины. Не вынесу натиска детских беззубых десен, терзающих соски хуже бритвы. Наверное, я единственная мать, которая не в состоянии функционировать от недосыпа, которая смотрит на свою дочь и думает: Прошу тебя, сгинь, исчезни.

Вайолет плакала только у меня на руках. Я воспринимала это как предательство.

По идее мы должны были любить друг друга.

Уночной сиделки оказались нежнейшие руки. Спокойная и большая, она пахла апельсинами и лаком для волос и едва помещалась в кресле-качалке.

Я устала.

Каждая молодая мама через это проходит, Блайт. Понимаю, тебе сейчас нелегко. Уж я-то помню.

Видимо, твоя мама все-таки беспокоилась, потому что, не посоветовавшись с нами, наняла ночную сиделку и оплатила ее услуги. Прошло уже три недели, но малышка спала не дольше полутора часов подряд. Единственное, чего ей хотелось, – есть и плакать. Мои соски были объедены чуть ли не до мяса.

Ты вряд ли видел сиделку, потому что засыпал еще до ее прихода. Она приносила мне ребенка каждые три часа, минута в минуту. Я слышала ее тяжелые шаги, выныривала из благословенных глубин сна и, не открывая глаз, доставала грудь. Закончив кормление, я возвращала девочку, сиделка уносила ее в детскую, дожидалась, пока та срыгнет, меняла подгузник и укладывала в плетеную колыбельку. Хотя мы едва обменялись парой фраз, эта женщина мне нравилась. Я нуждалась в ней. Она приходила несколько недель, пока твоя мама не сказала по телефону, деликатно, но твердо: «Милая, прошел месяц. Ты должна научиться справляться самостоятельно».

В свою последнюю смену сиделка принесла ребенка для утреннего кормления, однако не ушла, как обычно. Ты храпел рядом.

– Она просто чудо, правда? – Я повернулась, чтобы облегчить боль от геморроя, и поднесла сосок к ротику дочери. Я не была уверена в правдивости своих слов, но разве может молодая мать сказать иначе про теплое розовое тельце, приведенное ею в мир?

Сиделка молча смотрела на Вайолет и мой большой коричневый сосок. Нам никак не удавалось с ним справиться. Молоко брызнуло малышке в лицо.

– Вы думаете, она хорошая? – Я вздрогнула: моя дочь все-таки совладала с соском. Сиделка сделала шаг назад и окинула нас задумчивым взглядом, подбирая слова.

– Порой она открывает глаза и смотрит прямо на меня, будто… – Она покачала головой и вздохнула.

– Вайолет любопытная и наблюдательная, – повторила я эпитеты, подслушанные у других матерей.

Сиделка молча посмотрела на нас, потом, выдержав чересчур долгую паузу, кивнула, словно хотела что-то сказать, но так и не решилась. Когда Вайолет наелась, она похлопала меня по плечу и отнесла ее в кроватку. Больше я эту женщину не видела.

Запах лака для волос еще пару недель не выветривался из детской. Тебя это раздражало, а я иногда приходила туда лишь ради него.

Месяц с ночной сиделкой пошел нам на пользу. Мы с Вайолет выбрались из тумана и наладили режим. На нем я и сосредоточилась. Наш день начинался с твоим уходом на работу и заканчивался с твоим возвращением. Все, что от меня требовалось, – поддерживать ее жизнь. Один день – одно дело, такая у меня была цель. Поход за продуктами. Визит к врачу. Купить новые ползунки (предыдущие она не носила и в результате из них выросла). Кофе и маффин. Я сидела на холоде в парке, грызла печенье с отрубями и смотрела на Вайолет, закутанную в зимний комбинезончик, ожидая, когда она уснет.

У меня было несколько знакомых с дородовых курсов, которые родили примерно одновременно со мной. Я не очень хорошо их знала, но мой адрес электронной почты оказался в их списке рассылки. Они часто приглашали меня погулять или пообедать где-нибудь, где уместятся все наши коляски. Тебе нравилось, когда я с ними встречалась, – ты радовался, что я веду себя, как другие мамы. Я ходила на эти встречи в основном ради тебя, чтобы доказать свою нормальность.

День за днем мы обсуждали одно и то же. Как, когда и где дети спят, когда, что и сколько едят, планы по переходу на прикорм, ясли или няня, хитроумные приспособления, без которых жизнь не в радость… Потом для чьего-нибудь ребенка наступало время сна, а спал он только дома в колыбельке. Поэтому, чтобы не нарушать с трудом установленный режим, мы расходились по домам. Иногда, когда счет уже был оплачен, я набиралась смелости и говорила то, что думаю.

– Временами с ребенком ужасно тяжело, – закидывала я удочку.

– Пожалуй, зато какая радость видеть поутру это маленькое личико! Сразу забываешь о трудностях.

Я пристально смотрела женщинам в глаза, пытаясь вычислить ложь. Ни одна не раскололась, не дала слабину.

– Это точно, – соглашалась я. И все же, глядя на Вайолет по дороге домой, удивлялась, почему мне не кажется, будто она – лучшее, что есть в моей жизни.

Как-то раз, уже перестав встречаться с теми мамочками, я проходила мимо кафе. За стойкой у окна сидела женщина и смотрела на своего младенца. Ему было месяца три или четыре, чуть меньше, чем Вайолет. Тонкие бледные губы женщины не двигались, не произносили обычных заверений: Ты мамин мальчик, ты мой малыш, ты такой сладкий . Она слегка поворачивала ребенка из стороны в сторону, словно разглядывала глиняную куклу в поисках изъянов.

Я остановилась, надеясь заметить на лице матери любовь или сожаление. Мне представилось, какой была ее жизнь, прежде чем ребенок вынудил ее выбирать между захламленной неубранной квартирой, пропахшей кислым молоком, и стойкой у окна в пустом кафе.

Я вошла внутрь, взяла латте, лишь бы что-нибудь заказать, и устроилась на табурете рядом с ней. Вайолет спала; я легонько потряхивала коляску, чтобы не разбудить. Сумка для подгузников соскользнула с ручки, бутылочка упала и покатилась по полу. Я подняла ее и решила, что не стану вытирать соску. Меня охватило ощущение собственной силы – как и всегда, когда я принимала тайные решения, которые другие матери никогда бы не приняли, например не сразу снимать мокрый подгузник или пропустить ежедневное купание, потому что у меня есть другие дела. Женщина обернулась, мы обменялись взглядами. Мы не улыбнулись друг другу, просто молчаливо сошлись во мнении, что наша жизнь вовсе не такая радужная, как расхваливали. Ее малыш срыгнул, она вытерла ему рот грубой бумажной салфеткой.