Генри Сирил - Сценарий [litres]

Ей без года сорок. Мужчина, с которым она разделяет кровать, на много лет старше. Он трижды судим. Дважды – за избиение своих любовниц. Один – за торговлю героином. Мэри любит не только его. Но он не ревнует. Они оба не могут без этого парня. Джека Дэниэлса.

Однажды двадцатилетний Этан сломает челюсть ублюдку, сломавшему челюсть его матери.

Мэри любила сына. Как может любить пропойца.

В сердцах, в свинячьем опьянении она вышвырнет в окно вещи сына, попавшиеся под руку. Она не потерпит такого отношения к тому, кого она любит, к тому, кто любит ее.

Она не потерпит такого отношения к человеку, который представлялся ей последним шансом хотя бы на жалкую пародию семейного счастья.

Что может заставить опустившегося человека встать на ноги? Если что-то и может, то это презрительный и гордый взгляд собственного ребенка.

Перед тем как навсегда уйти, Этан сломает и нос трижды судимому любителю распускать руки на женщин. Тот все поймет и больше не появится в доме, в котором теперь снимал угол я.

Потом были группы анонимных алкоголиков. Были робкие короткие телефонные разговоры. Встречи на День благодарения и Рождество. Холодные встречи. Пропитанные отчужденностью. Но не обидой. И за это миссис Уэлч была бесконечно благодарна сыну.

Все, о чем мечтала пожилая женщина, – исправить ошибки прошлого; вернуть любовь единственного родного человека на всем белом свете; вернуть пускай часть ее.

Но если это и было возможно, то она не успела. Этан погиб в чудовищном пожаре.

Для меня оставалось непостижимой тайной, как ей удалось вновь не взяться за бутылку.

Я доел вторую порцию пирога и с нежностью посмотрел на миссис Уэлч.

– Спасибо вам.

– Ешь на здоровье, – ответила она, стоя ко мне спиной.

Когда она повернулась, в ее глазах стояли слезы. Не все жаждут помнить свое прошлое. Порой оно не вызывает ничего, кроме ненависти к себе.

Миссис Уэлч хотела что-то сказать, но, увидев мое лицо, не удержалась и прыснула. Потом спохватилась и прижала ладони ко рту, как бы извиняясь за свою реакцию. Но глаза, блестящие от слез, продолжали игриво улыбаться.

– Что такое?

– Твой глаз, – сказала она.

Я взял зеркало, стоящее на холодильнике, и взглянул в него.

Глазной протез сбился, и я походил на хамелеона: зрачки смотрели в разные стороны сильнее обычного. Это и вправду выглядело очень комично.

– Прости меня.

Я усмехнулся, глядя в зеркало.

– Да бросьте. Это действительно смешно.

Поправив протез, я выкурил сигарету, допил бутылку «Миллера» и пошел в комнату.

Засыпая, я против воли представлял перед глазами старинную книгу в золотом тиснении, инкрустированную бриллиантами и рубинами размером с голубиное яйцо.

Я судорожно шарил рукой в темноте по тумбочке в поисках зажигалки и пачки сигарет. Мой единственный глаз щипало от пота. Тело била привычная дрожь. Она сопровождает каждое пробуждение от кошмара. Но в этот раз дрожь была особенно сильной.

Потому что этот сон я видел впервые.

Сбросив мобильник на пол, я смог-таки найти сигареты и зажигалку.

Я в баре. Передо мной кружка пива. Сизый табачный дым заполняет все пространство вокруг. Играет музыка где-то в глубине зала.

Оторвав фильтр, я закурил. Глубоко затянулся. Медленно выпустил дым через ноздри.

Он подходит ко мне. Протягивает руку для приветствия.

В комнате кромешная тьма, но я все равно сижу с закрытыми глазами. Я боюсь, если открою их, обрывки сна растворятся во мраке ночи. Даже сейчас я почти ничего не помнил и старался удержать хоть что-то. Сон, этот кошмарный сон, он был таким ярким, таким… реальным. А сейчас о нем напоминала только дрожь и липкий холодный пот, соленые капли которого разъедали глаз.

Но я помнил самое главное.

Мы пьем. Он все время что-то говорит, что-то рассказывает. Смеется. Шутит.

Доктор Шарп говорил: «Вы не можете режиссировать свои сны, перегружая их символикой и кодируя образы сложными метафорами». Сейчас я это понимал. Я это чувствовал. Никаких метафор. То, что мне приснилось, – это мое прошлое. Мои воспоминания.

Теперь мы на улице. Его огромный кулак разбивает мне губы; ломает нос. Я падаю. И тогда он начинает пинать меня в живот.

Он в стельку пьян. Что-то кричит.

Уголек обжег губы, и я прикурил вторую сигарету.

Я лежу на земле. Гематомы сузили мои глаза до двух крохотных щелей, сквозь которые я с трудом вижу, как Бак потрошит мой бумажник.

– Нет, – сказал я вслух и не смог узнать собственного голоса, – этого не может быть.

Я приподнимаюсь на локтях, сплевываю сгусток крови и несколько осколков зубов. Бак вскидывает ногу. Время замедляется. Я успеваю разглядеть мелкие камешки, застрявшие в бороздках рисунка протектора его ботинка. А потом удар.

И я проснулся.

Меня мутило от двух выкуренных подряд сигарет, и я взял из пачки третью.

Появляется картинка.

Экстерьер: Вечерний город. У обочины стоит машина Гудмана.

Интерьер: Салон машины. Гудмансидит за рулем и смотрит на противоположную улицу. Он смотрит на школу. Видно, что он слегка взволнован.

Учеба закончена. Дети и их родители толпой выходят на улицу. Гудманпристально всматривается в людскую гущу.

Средний план: В фокусе девочка лет девяти. Она идет рядом с отцом в сторону парковки. Ее зовут Кэтрин Вуд.

Кэтрин садится в машину на заднее сиденье. Отец – за руль. Машина выезжает на дорогу.

Крупный план: Ключ проворачивается в зажигании.

Гудманследует за ними.

Экстерьер: Улица. Спальный район города. Вечер.

Напротив дома Кэтрин Вуд стоит фургон Гудмана. Из динамиков машины звучит песня «О чем ты думаешь, скажи».

Гудманнаблюдает за Кэтрин Вуд через окна дома и что-то записывает в блокнот.

Это случилось в Джексоне, Миссисипи.

Тогда, Эндрю, я впервые всерьез задумался о том, чтобы обратиться в полицию, рассказать все. Показать твой чертов камень. Но я понимал – этого недостаточно для привлечения тебя к ответственности. Может быть, я и выглядел психом, только вот им не был. Мне ясно виделась картина: убитый горем отец, о котором давно ходят легенды, спустя полтора десятилетия обращается в полицию и просит помочь разыскать тебя. Он размахивает крохотным камнем и выкрикивает: «Вот мое доказательство!..» Хе-хе. Они кретины, Эндрю, все эти полицейские и важного вида агенты федеральной службы в пиджаках и темных очках в любую погоду и время суток. Мне кажется, в академиях их учат только одному: как правильно выбирать шмотки, чтобы выглядеть, будто они «люди в черном». Впрочем, в первую очередь нужно отдать должное тебе. Ты не оставил ни единого следа, какой мог бы указать полиции, чьих это рук дело. Теперь-то я понимаю, что тебе просто-напросто повезло, что ты вовсе никакой не гений. А что касается подозрений, так и их не было, вот в чем штука. Откуда им взяться, правда? Горе, неподдельное горе было твоим главным алиби. Я видел тебя, когда мы встречались в полицейском участке или в супермаркете, покупая крепкий алкоголь, и мне казалось, что ты готов наложить на себя руки. Пару раз я даже пытался заговорить с тобой, но ты лишь бросал в мою сторону гневные взгляды и проходил мимо.