Ингар Йонсруд - Калипсо

Веки были тяжелыми. Бесконечно тяжелыми. Она лежала на боку, рука ничего не чувствовала. Должно быть, она пережала нерв. Матрас в желтых пятнах, а перед глазами стена с облупившейся краской на шершавом бетоне.

По телу пробежали мурашки, когда капля упала на спину. Она перевернулась. Что это за звук? Металлический звон. Цепь? Рука, на которой она лежала, была такой вялой, что она едва смогла пошевелить ею. Она взялась за запястье и заметила холодную сталь. Наручник. Она зажмурилась и с силой удерживала глаза открытыми; бело-голубое мерцание от лампочки в потолке посылало болезненные толчки куда-то за глазные яблоки.

Кафа лежала в комнате без окон. Наручник был прикреплен к цепи толщиной с большой палец, которая в свою очередь крепилась к крюку в потолке. Новая капля вот-вот образуется и ледяной водой упадет ей на голый живот.

Она уперлась кулаком в матрас и поднялась. Ей пришлось закрыть глаза, сухо сглотнуть и ждать, пока зрение опять прояснится. Казалось, будто выжатая губка за лбом медленно наполнялась водой. Глаза, виски и пазухи сдавливало. Она знала, из-за чего это. Ее накачали наркотиками, а холодные капли с потолка заставили сон отступить слишком рано.

Цементный пол был ледяным под голыми ступнями. Комната была размером с гостиную в ее квартире, здесь стояли холодильник, унитаз без сиденья и морозилка, гудящая около стальной двери. Из круглого окошка в двери сочился яркий желтый свет.

Кафа посмотрела вниз на свое тело. Она была почти голой. Одета только в широкий, белый спортивный лифчик, который она утром надела через голову, когда ушла с дивана в гостиной от Фредрика, и трусы, которые даже были не ее. Боксеры, они были велики ей, темно-синие и застиранные, похоже мужские.

Все увиденное ее сильно испугало. Она машинально положила руку на половые органы, пытаясь потрогать, снаружи и внутри, и понять все ли в порядке. Подверглась ли она чему-то? Казалось, что нет. Она бы знала. Но ей надо помочиться. Она попробовала нагнуться, за лбом снова застучало, но уже мягче. Как только она собралась встать, темная тень проскользила по комнате… Дверь. Кто-то стоял перед окошком за дверью.

Весла бесшумно скользили по беспокойному морю. Наступила непогода, и повалил снег. Большие, тяжелые снежные хлопья. Они надеялись, что радары русских будут блуждать в серой массе и не заметят маленькую резиновую лодку с тремя солдатами и девочкой, пересекающую фьорд Западная Лица.

На другой стороне они сняли защитные костюмы. Аксель и Хейхе поделили между собой груз Эгона, чтобы он мог нести в рюкзаке Калипсо. Пока норвежцы сдували лодку, Хейхе поднялся на склон. После выстрела, убившего Бакке, он молчал. Его открытый наивный взгляд исчез. Он постоянно поглядывал на Эгона, и Эгон смотрел в ответ.

Аксель тоже подыскивал слова. Он смотрел на товарища и не узнавал его. Эгон дышал иначе. Глубже и медленнее. Шел иначе. Шире шаг и увереннее. Он говорил иначе. Рассудительно и мрачно. И глаза. Блуждающие и опасные.

Они молча взошли на склон долины. Поднялся ветер. Вместе с падением температуры снежинки стали меньше, легче, а снегопад – более густым. Ветер разносил его по горизонтали. Хейхе ждал их на вершине. Черная шерстяная балаклава побелела от снега, и в уголках рта и вокруг носа образовались льдинки.

За каждой возвышенностью волнистого ландшафта намело довольно много снега. В некоторых местах он доставал до колен. В других – земля была почти голой. Видимости ноль, темно. Все что слышал Аксель – это сильное хлопанье капюшона и завывание воздушных масс в вышине.

Через несколько часов местность сменила характер. Она стала неровной, более каменистой, и на заснеженной реке Эгон провалился под лед. Он поскользнулся, выставил руки и оказался в воде до середины бедра. Рукав зимнего костюма окрасился кровью.

– Нам нужно укрытие, – сказал он.

Они нашли реку на карте. На севере она вела к долине, в глубине залива Мотовского. Они пошли по этому пути до ущелья в устье долины. Ветер смягчился, и они разбили палатку, натянув сверху брезент.

Падая, Эгон схватился за острый камень. Глубокий порез тянулся от основания указательного пальца через всю ладонь. Аксель предложил свою помощь, но Эгон отмахнулся, прошипев через сжатые зубы, что сам перевяжет рану.

Они зажгли горелку и сварили суп из пакетика. Гороховый суп оказался жирным и безвкусным. Но Калипсо его жадно выпила. Эгон достал ее из рюкзака и положил в спальник Бьерна Бакке. Ведь ему он был уже не нужен. Труп они бросили в воду у набережной рядом с лабораторией. В мешке для трупов, наполненном камнями.

Поев, Эгон лег рядом с девочкой. Обнял малышку рукой и притянул к себе, так чтобы она смогла согреваться теплом его тела. Его глаза пробежали от Акселя к Хейхе. Жесткие. Жгущие.

Аксель почувствовал, что этим Эгон показывает ему, что он сделал бы это снова. Если бы он вернулся в ту комнату, если бы снова стоял там с пистолетом, если бы Бакке вновь сказал то, что сказал, еще раз… Эгон не сожалел.

Аксель уснул нескоро. Он смотрел вверх на натянутую палатку и слушал. Слушал ветер, слушал бормотание Хейхе и Эгона в глубоком сне, слушал быстрое мелодичное дыхание Калипсо.

Слова Бьерна Бакке были ужасны. Унизительны. Но Аксель понял – то, что он сказал, было не чем иным, как эхом. Отзвуком обвинений, которые Эгон сам направлял против себя. Каждый божий день. Каждый час после несчастного случая. Сержант всего лишь произнес это вслух. И этим он подтвердил самый большой страх Эгона: он был не единственный, кто так думает. Словно тлеющий огонек при встрече с порывом ветра, Эгон вспыхнул. И пламя пожрало Бакке.

На рассвете шторм все еще бушевал. Аксель сдул пар с кофе. Прочистил глотку.

– Ну, – сказал он. – Что теперь?

Эгон посмотрел на него снизу вверх. Затем на Хейхе.

– Мы передадим вирус, – сказал он кратко. – Затем все вместе вернемся к нашим. Ты, – он показал на шведа, – … поедешь в Швецию. И дослужишь свой контракт с Вооруженными силами.

Эгон поставил наполовину полный котелок с водой на огонь. Затем повернул регулятор, пока газовое пламя не стало высоким и синим.

– Я позабочусь о ней. – Он положил руку на плечо Калипсо. – И о Сюзанне.

Стаффан Хейхе прислонился спиной к горе. Температура стала комфортной, и он расстегнул на горле форму. Сдвинул назад фуражку, и жирные светлые волосы выскочили на лоб. Вдоль пробора виднелись остатки камуфляжной краски. Он уставился на Эгона. Большие серые глаза казались любопытными. Почти вопрошающими. Какая интересная реакция. И Акселя осенило. Стаффан Хейхе лишен чувства страха.

Но Эгон не понял этого, нагнувшись к шведу.