Сара Пирс - Санаторий

– Сесиль, не… – Лукас бормочет что-то неразборчивое.

– В чем дело, Лукас? Не хочешь слушать о том, чего ты столько времени пытался не замечать? – Выражение ее лица становится жестче. – Мы с Даниэлем целовались и шутили по поводу того, что нужно вести себя тихо и не разбудить остальных. А потом он начал стаскивать с меня платье и раздвигать мне ноги. Я пыталась сказать «нет», но он зажал мне рот рукой, а потом изнасиловал, – она с укором качает головой. – А я ничего не сделала. Просто замерла. Я-то думала, что в подобной ситуации буду вести себя совсем по-другому. Я сама это допустила.

Лукас смотрит на нее, и крохотные хлопья снега ложатся на его волосы.

– Когда он наконец-то с меня слез, я повернула голову в твою сторону. Ты притворялся спящим, но твои глаза были открыты, я заметила. Я знала, что ты не спишь и видел, что он сделал.

Лукас откашливается:

– Это не так, Сесиль, ты же знаешь.

– Нет, так, Лукас. Трудно поверить, правда? Что ты ничего не сделал. Не попытался ему помешать. Я тоже так думала. На следующий день я много об этом думала, гадая, почему ты не стащил его с меня, но решила трактовать сомнения в твою пользу. Может, ты не понял, что видел, или не хотел меня смущать.

Она подходит ближе к Лукасу.

Элин напрягается. Несмотря на мороз, на лбу у нее проступают бусинки пота.

– Я никогда не думала, что ты так себя поведешь, Лукас. Все ждала, когда же ты что-нибудь скажешь, спросишь меня, что случилось, как я себя чувствую. – Сесиль колеблется, и ее слова звучат в новом, необычном ритме. – Я представляла, как мы поговорим, а потом пойдем к родителям и позвоним в полицию.

Лукас тоже чувствует в ее механическом тоне что-то неправильное. Слегка приподнимается, пытаясь сменить позу, но снотворное, которое дала ему Сесиль, затрудняет движения.

– Но этого так и не случилось, правда, Лукас?

– Сесиль, я был еще ребенком. Как и ты. Я толком не понял, что случилось и как с этим быть.

– Нет. – Ее взгляд становится жестче. – Ты не был ребенком. Ребенок может солгать один раз, но не дважды. – Она поворачивается к Элин. – Через несколько недель я все-таки смогла признаться родителям, – четко и отрывисто говорит Сесиль. – Они расспросили тебя, ведь так, Лукас? Я точно знаю. Они спросили тебя, и ты соврал. Притворился, что ничего не видел.

Элин замечает первый проблеск эмоций, а вместе с ним в руке Сесиль что-то сверкает – нож, металл бликует на свету. Пальцы Элин слегка дрожат, так что приходится сжать их в кулак.

– После всего, что я для тебя сделала… После стольких часов в больнице, а потом в школе, когда я защищала тебя от обидчиков. А от тебя мне нужен был единственный важный поступок, но ты ничего не сделал. Не сумел поднять голову выше забора.

Лицо Лукаса меняется, на нем отражается чувство вины. Налитые кровью глаза блуждают по лицу Сесиль. Он обхватывает голову руками.

– Прости.

– Нет, – ровным тоном произносит Сесиль, так крепко сжав нож, что белеют костяшки пальцев. – Извинений сейчас уже недостаточно, Лукас. Потому что ты не вступился за меня и не сказал правду. Мама и папа постарались все скрыть. Решили, что есть какое-то «объяснение», – она закатывает глаза. – Они знали, что я в него влюблена, и я так и не могла понять, то ли они мне просто не верят, то ли предпочли спустить все на тормозах. Решили не раскачивать лодку, потому что дружили семьями, а Даниэль был папиным любимчиком. Они сказали только, что все закончилось, иногда в жизни случаются неприятности и нет смысла на них зацикливаться и накручивать себя, – она холодно улыбается. – Даже когда выяснилось, что я беременна, мне велели не поднимать переполох. Я сделала аборт, и, по их мнению, на этом все закончилось.

Лукас закрывает глаза, его голова снова падает на спинку шезлонга. Элин понимает, что он чувствует себя виноватым и пытается отгородиться от своей вины, в буквальном смысле отгородиться от Сесиль.

Сесиль переводит дыхание.

– После этого все уже никогда не было как прежде. Когда я пыталась плавать, с каждым гребком надо мной нависало его лицо. Видна была каждая пора, каждая веснушка. Он наваливался на меня всем телом, доказывая, что сильнее меня, – она ненадолго останавливается. – Из-за него я чувствовала себя… крошечной. Мне казалось, что я лишь воображаю себя сильной, когда плаваю. Не сравнить с его силой и властью.

Сесиль снова шагает вперед, покачивая пальцами рукоятку ножа.

Лукас резко открывает глаза, ощутив ее движение.

– Вот какой я чувствовала себя из-за него. Ничтожной, – Сесиль поднимает руку, показывая крохотную щелочку большим и указательным пальцем. – Вот такой крохотной. Самозванкой. Я больше не смогла добиться результатов в бассейне. Моя спортивная карьера… закончилась.

– Но ты никогда не говорила со мной об этом, – мямлит Лукас, по-прежнему медленно и неразборчиво. – Я не знал, как это на тебя повлияло.

– А ты и не спрашивал, Лукас. Не спрашивал, потому что тебе было проще отвернуться. Даниэль был твоим другом, и ты предпочел его, а не меня.

Она умолкает. Элин наблюдает за ней, чувствуя, что она скоро перейдет к действиям.

– Я пыталась задавить это чувство, пыталась быть как все. Бросила плавание, пошла в школу отельеров в Лозанне. Хотела убедить себя, что у меня может быть другое будущее, что случившееся с Даниэлем не определяет всю мою жизнь. – Сесиль отбрасывает снег на полу ногой. – А потом я встретила Мишеля. Примерно через год я попыталась забеременеть. Ничего не получилось. Мы сдали анализы, и врач сказал, что я не могу забеременеть. После аборта у меня была инфекция… Из-за нее я не могу иметь детей.

Элин напрягается. Ей не нравится тон Сесиль. Неестественная гладкость и связность слов… выглядит неуместной.

– Тогда наш брак начал разваливаться. Через восемь месяцев Мишель ушел. По его словам, из-за того, что я изменилась, но я-то знала – это из-за моей неполноценности. Ему нужна была нормальная женщина, со всеми присущими функциями.

– Ты должна была мне сказать, – говорит Лукас. – Должна была рассказать обо всем.

Но Сесиль его как будто не слышит. Она непреклонно продолжает:

– А потом ты позвонил и рассказал о своих планах на санаторий, попросил меня тебе помочь, – она мрачно кивает. – Я тут же поняла, что это мой шанс отплатить Даниэлю, заставить его признаться в том, что он сделал.

– Ты с ним говорила?

Лукас меняет позу на шезлонге. Кровь от виска струится все ниже по щеке, но он не вытирает ее. Он обращает внимание только на Сесиль.

Та подходит ближе, совсем вплотную к нему. Если бы не нож в руке, ее поза выглядела бы совершенно безобидной.

– Да. Через несколько недель после моего возвращения. Я сказала ему, что ты попросил меня работать с тобой, и спросила, не возражает ли он.