Кэролайн Куни - Притворись моей сестрой

– Ты – очень красивая, моя дорогая, – уверила ее мать.

«Ничего себе! – подумала Дженни. – Мы тут обсуждаем философию жизни Ханны, и мать начинает убеждать свою дочь, что та красивая».

– Ханна только об этом и думала.

– Только об этом? – спросил Стивен.

– Я тоже этого не могу понять, – продолжила девушка. – Думаю, была надежда, что хоть когда-нибудь она «сорвется»: развеселится, начнет танцевать, дурачиться или по телефону болтать.

Дженни не понимала Ханну. Папа однажды говорил, что дочь была стопроцентным ребенком эпохи 1960-х. Интересно, что это были за годы? Ей самой казалось, что молодежь в те годы слушала музыку на фестивале «Вудсток», девушки носили мини-юбки, и все участвовали в маршах протеста против войны.

– А какой смысл в сектах? – спросил Брендан.

– Главным образом их формируют, чтобы деньги зарабатывать, – ответил мистер Спринг. – Человек объявляет себя гуру или учителем, придумывает философию, находит доверчивых детишек из богатых семей, которые не знают, чем заняться, и которым нужно, чтобы ими кто-то руководил. Те отдают ему все, что имели, а он их потом отправляет на улицы попрошайничать, чтобы они ему еще денег приносили.

Дженни не считала, что это самый разумный способ заработка, но и ее отец в Коннектикуте объяснял ей суть секты практически такими же словами.

– Нет настолько доверчивых людей, чтобы не согласиться на подобное, – засомневался Стивен.

– Такое может случиться. Например, со студентом первого курса, – предположила Дженни. – Человек скучает по дому, боится, стесняется, ни с кем не подружился, учеба дается сложно, а звонить домой и жаловаться не хочется. Ему нужна поддержка и помощь, но так, чтобы самому не надо было просить об этом. Вот тут-то и возникает секта. Так, по крайней мере, считают мои родители. Я тоже, если честно, не очень понимаю, почему Ханне все это не надоело и почему она не бросила секту. Видимо, если один раз попал, назад выхода нет. Секта тобой владеет и полностью затуманивает мозги.

– Кстати, в разных сектах есть своя униформа, – добавил мистер Спринг. – В одной из сект одеваются в желтые робы и бреют головы.

– Я совершенно точно знаю, что на Ханне не было этого наряда, – сказала Дженни. – И если она и брила голову, то очень задолго до того, как меня похитила. Потому что я помню эти длинные светлые волосы.

Девушка так много раз пыталась вспомнить тот далекий день, что и сама до конца не была уверена в том, является ли это настоящими воспоминаниями или картинками, которые она давно видела по телевизору: например, блестящие металлические салфетницы и зеленый прилавок. Стивен внимательно наблюдал за меняющимися эмоциями на лице сестры. Ему казалось, что он наблюдает сцену похищения, видя, как сжимаются ее скулы и дрожат веки. Брата испугала способность сестры так глубоко уходить в далекое прошлое и совершенно забывать о сидящих рядом людях.

– А за что Ханну арестовали в Нью-Йорке? – спросил он мистера Моллисона.

– За проституцию, – неохотно ответил тот после небольшой паузы.

Дженни представила, как Ханна стоит ночью на грязном тротуаре на перекрестке, разговаривает с незнакомым мужчиной, потом заходит с ним в темный переулок… Нет, это слишком ужасно, она не могла больше об этом думать. Это же дочь ее родителей, маленькая Ханна.

– И как долго она пробыла в тюрьме? – спросила Джоди.

– Одну ночь.

Значит, в течение одной ночи было известно, где находится Ханна. Но это было два года назад.

– Нью-Йорк – большой город, – заметил мистер Молллисон. – И два года назад – это большой срок. Сейчас она может быть где угодно: в Майами, Лос-Анджелесе, том же Нью-Йорке, может жить в небольшой коммуне где-нибудь в сельской местности в Нью-Гэмпшире или Монтане, может находиться в Сан-Диего или бог знает где еще.

– А почему ее тогда не арестовали за похищение? – спросил Брендан.

– Мы не знали, что она была к нему причастна, пока Дженни не узнала себя по фотографии на пакете молока. Где сейчас Ханна – никому не известно.

«Боже мой», – с ужасом подумала девушка.

– А мои родители знают обо всем этом?

Он посмотрел на нее с чувством сострадания.

– Да.

В этот момент она ненавидела полицейского всеми фибрами души.

– Зачем вы сказали?! – закричала она. – Зачем им было надо об этом сообщать?

– Джен, мистер Моллисон не виноват в том, что Ханна до такого докатилась, – тихо произнесла миссис Спринг. – Не надо повышать на него голос.

Самое неприятное из всего, что происходило, было то, что миссис Спринг указывала ей, как себя вести. Дженни чувствовала, что от злости у нее кровь закипает. Хотелось ударить по столу кулаком, сломать что-нибудь и ругаться. Если бы была возможность, она бы оставила свое самообладание и напала на них, как дикое животное.

– Мне надо позвонить маме с папой, – произнесла она сквозь стиснутые зубы.

– Нет, Дженни, – твердо сказал мистер Спринг.

Она просто не поверила своим ушам. Что он вообще себе позволяет?!

– Ну, что ты им скажешь? – спросил ее мистер Спринг. – Что?

Он не злился. Он отнесся к ней не как незнакомец, ожидавший другой реакции, а как отец, который ожидал от своего ребенка большего.

– Или ты предполагаешь, что мистер Моллисон врет? Что на самом деле Ханна – чудесный человек, который сейчас занимается серфингом где-то на калифорнийском побережье?

До этого супруги Спринг ни разу не повышали на нее голос. Она поразилась, насколько ей стало больно от этих слов, а еще тому, насколько мистер Спринг был прав.

– Тебе, возможно, кажется, что ты единственная, кто здесь страдает. Так вот что я тебе скажу, милая моя, мистер и миссис Джонсон страдают в десять раз больше тебя. Их настоящая дочь Ханна является преступником, проституткой, и это только то, что известно. Когда ты жила у них, им было проще не вспоминать об этом, а сейчас ты у них не живешь, и приходится смотреть правде в глаза.

Вулкан ярости в ее душе потух, из глаз потекли слезы. Мама, папа… Если бы она была сейчас с ними дома, им наверняка было бы легче, было бы не так больно. Дженни снова была бы их дочерью, и они могли бы забыть о Ханне.

Неужели счастье ее детства было построено на таком кошмаре? Прекрасная жизнь, которую она вела со своими родителями, крушилась и ломалась, словно спичечный коробок в ладони гиганта.

И этим гигантом была слабая и безвольная Ханна.

«Любой человек в состоянии уничтожить твой мир, – подумала она. – Даже Ханна».

Мистер Спринг протянул руку дочери. Он не загораживал ей дорогу к телефону, а хотел поддержать и приободрить. В свою очередь девушке хотелось крепко его обнять, так хотелось отцовской любви, любви человека, которому было не все равно то, как она себя ведет и где живет.