Шарлотта Линк - Дом сестер

Была половина седьмого утра, и Барбара проснулась от чувства голода. Накануне она так и уснула с ощущением пустоты в желудке. Ей приснилось, будто она заблудилась в большом вымершем городе. Бродила между бесконечно длинными рядами домов, но нигде за черными мертвыми стеклами окон не обнаружила свет, не увидела ни одного человека, не услышала ни одного голоса. Высоко над собой, между крышами небоскребов, она разглядела узкую полоску серого, неподвижного, холодного неба. Ее мучило болезненное ощущение одиночества, но еще тяжелее было чувство голода. В том, что она оказалась совершенно одна, было что-то нереальное; голод же был реальным и ощутимым. В ее желудке постоянно возникали спазмы, и ее стала постепенно охватывать паника из-за ощущения, что она больше никогда не получит еды.

Когда Барбара проснулась, она некоторое время с облегчением осознавала, что это был всего лишь сон, но потом почувствовала боль в желудке и поняла, что сон — по меньшей мере отчасти — вполне соответствовал реальности. Вместо брошенного города она застряла в снежной пустыне, но хотя бы не была в одиночестве, рядом с ней был Ральф. Однако, несмотря на экономию, их запасы резко шли на убыль, и если ситуация в ближайшее время не изменится, они будут испытывать серьезные затруднения. Барбара подумала о завтраке, который их ожидал, — кофе, каждому по куску хлеба и одно сваренное вкрутую яйцо на двоих, — и вздохнула. За окном завывал ветер, и она видела, что идет снег. Ее кончик носа был ледяным; во всех помещениях, включая кухню и столовую, температура за ночь значительно снизилась. Стены уже давно отдали накопившееся за прошлые недели тепло. Вскоре потребуется пять одеял, чтобы можно было спать.

Барбара подумала, что ждет их в этот второй день рождественских праздников: скудный завтрак, едва годный для того, чтобы успокоить урчащий желудок; растопка камина и поддержание огня; незаменимые лопаты для снега, чтобы снова не занесло проход к сараю. Потом надо принести из сарая в дом дрова, приготовить ужин, которому соответствует поговорка «кот наплакал», помыться холодной водой, стоя при этом в еще более холодной ванне…

Барбара решила оставаться в постели как можно дольше.

Она нащупала лежащие на тумбочке спички и зажгла все восемь свечей на большом медном подсвечнике, который принесла снизу. Рядом с подсвечником лежала та самая рукопись из сарая. Барбара до сих пор так и не смогла приступить к чтению. Они с Ральфом полночи проговорили и в конце концов оба совершенно выбились из сил. Из зеркала на Барбару смотрело заостренное бледное лицо с огромными покрасневшими от усталости глазами. Она упала в постель и через секунду уснула.

Ее не мучили те же угрызения совести, что и Ральфа, но на какой-то момент у нее все же возникло своеобразное чувство, когда она взяла самую верхнюю стопку страниц. Она держала в руках что-то очень личное. Возможно, Фрэнсис Грей порою была очень откровенна в своем описании. С другой стороны, она, Барбара, в этом случае была совершенно нейтральным лицом. Если б Фрэнсис была ее матерью или бабушкой, она, возможно, воздержалась бы от того, чтобы узнать то, что не хочется знать о близких людях. Но ей казалось, будто она имеет дело с биографией клиента, будто изучает процессуальное дело.

Барбара начала читать пролог, который Фрэнсис Грей в 1980 году написала для своих мемуаров.

«Сидя за письменным столом, я смотрю на простирающиеся за окном голые поля верховых болот, над которыми завывает ледяной декабрьский ветер. Небо сплошь затянуто плотными серыми облаками. Говорят, что на Рождество выпадет снег, но вряд ли кто-то знает это наверняка. Здесь, в горах Йоркшира, никто никогда не может сказать, чего ждать. Все живут надеждой…»

Дочитав пролог до конца, она перескочила в 1907 год, когда четырнадцатилетняя Фрэнсис Грей была отчаявшейся, сердитой девочкой.

Она сидела на берегу Свэйла и играла галькой, которой был покрыт пляж. От прозрачной воды шла приятная прохлада, а высокие деревья вокруг создавали тень. По мосту медленно шла старая женщина. Она мельком взглянула на девочку и, тут же отвернувшись, стала тяжело подниматься вверх, в направлении города.

Ричмонд располагался высоко над рекой, и вверх вели крутые, извилистые тропинки. На самой верхней точке возвышался замок, казавшийся мрачным и тяжелым под голубым июньским небом. На улицах всегда было шумно. Слышался цокот лошадиных копыт по булыжным мостовым и грохот каретных колес. Но вниз до реки не доносилось ни единого звука. Здесь было слышно лишь журчание воды, шум ближайших перекатов и пение птиц.

Она наблюдала за ветвями ив, которые свешивались глубоко в воду и, подбрасываемые течением реки, кружились в танце. Она любила Свэйл, любила сидеть на его берегу. Здесь было как дома, на берегу реки Ур. Приходя сюда, она забывала, что находится в Ричмонде. Она могла внушить себе, что находится у себя, в Уэнсли, — если пробежать через луга, то окажешься дома.

В этот день ей не удалось уйти от реальности. Она то и дело смотрела наверх, на за́мок. И каждый раз у нее на глазах выступали слезы. Слезы ярости, разочарования и печали.

Старая женщина уже давно исчезла, и вдруг она снова увидела на мосту тень: это был Джон. Она встала, расправила юбку и вытерла глаза и нос рукавом белой накрахмаленной блузки, которую носила как школьную форму. Она должна была поскорее взять себя в руки, чтобы Джон Ли не увидел ее зареванной.

Он тоже заметил ее и пошел ей навстречу. Она давно не видела его, и ей показалось, что он стал еще выше и старше. Раньше их разница в возрасте не играла никакой роли. Но теперь этот разрыв стал заметен: Джону было двадцать, и он выглядел как молодой человек; а она в свои четырнадцать лет еще казалась маленькой девочкой.

Она подбежала к нему, и они обнялись. Прижавшись к нему, она не смогла сдержаться и снова расплакалась.

— Фрэнсис, — сказал он, — все не так плохо! Нет никаких причин, чтобы так отчаиваться!

Он чуть отодвинул ее от себя, обеспокоенно посмотрел на нее и смахнул со лба ее растрепанные черные волосы. Она попыталась прекратить плакать, стала сглатывать и давиться.

— Я ведь здесь, — сказал Джон, — теперь все будет в порядке!

Фрэнсис хотела ответить на его улыбку, но почувствовала, что ей это не удается.

— На сколько ты приехал? — спросила она.

— Увы, только до завтра, — ответил он с сожалением. — В воскресенье вечером я должен снова быть в Дейлвью. Но ведь у тебя тогда тоже начнется новая неделя…

Фрэнсис подняла руку, чтобы снова вытереть слезы, но вовремя опомнилась и достала носовой платок.

— Я знала, что ты приедешь, — сказала она.

— Если я получаю от тебя экстренную телеграмму, то всегда приезжаю, — возразил Джон. — Так что случилось?