Сергей Волков - Чикатило. Явление зверя

Девушка шла по тропинке, несколько раз обернулась на блики костра. Палатки скрылись за деревьями, но от лагеря слышалась песня:

Городскому человеку в лесу трудно обустроиться с комфортом, а женщине – трудно втройне. Что же касается молодой девушки, тот тут к чисто физиологическим моментам добавляется гипертрофированная стеснительность, поэтому синеглазка уходила все дальше и дальше в лес. Голоса у костра стали глуше. Неожиданно из кустов с тревожным криком взлетела ночная птица. Девушка испуганно замерла, начала озираться и вдруг увидела среди травы и палой листвы что-то, чего явно не должно было быть в лесу. Присев на корточки, она подняла с земли крохотный детский сандалик.

У костра продолжали петь:

Лохматый гитарист ударил по струнам, украсив финальный аккорд мощным крещендо, отложил гитару и устало, как и положено бывалому барду, улыбнулся:

– Все, концерт окончен.

– Миш, а давай эту. Из «А зори здесь тихие», – попросила тоненькая девушка в очках, влюбленными глазами глядя на лохматого.

– Я лирических песен не пою, – важно процитировал Высоцкого гитарист. – И, если что, при луне не гуляю.

Кто-то хихикнул. Вдруг парень с прутиком, оглянувшись на друзей, вскинулся:

– Ребят, а Женька где?

– А тебе все расскажи, – рассмеялся бард, выщелкнул из пачки сигарету, потянулся за угольком – прикурить.

– Да отошла она. Сейчас вернется, – раздраженно буркнула девушка в очках.

Но парень с прутиком не унимался.

– Я пойду поищу.

– Да сиди ты, Ромео, – фыркнул лохматый. – Принцессы иногда тоже должны…

Все засмеялись. Парень бросил свой прут в костер, набычился, но смолчал и сел на бревно.

Музыкант пыхнул сигареткой, выпустив облачко дыма, взял гитару, начал перебирать струны, мурлыкая под нос:

– Милая моя, солнышко лесное, где, в каких кустах встретимся с тобою?

– Фу, пошляк! Перестань! – толкнула лохматого в плечо крупная блондинка, сидевшая рядом.

И тут из леса донесся истошный, полный ужаса вопль синеглазки. Студенты повскакивали с мест, жалобно зазвенела отброшенная в траву гитара, и через мгновение все уже ломились через сумеречные заросли на выручку подруге, подсвечивая себе путь фонариками.

Девушка обнаружилась совсем рядом, в сотне метров от костра. Одной рукой она зажимала рот, в другой судорожно стискивала детский сандалик. Глаза ее были полны ужаса.

– Женя, ты чего?.. – Ромео подбежал первым, взял девушку за плечи, развернул к себе.

Синеглазка медленно, словно в страшном сне, оторвала руку ото рта и указала на кусты. Там из кучи опавших листьев торчала детская ножка во втором сандалике. Тоненькая девушка в очках вскрикнула, отшатнулась. Гитарист, растеряв всю свою важность и уверенность, попятился.

Только блондинка не испугалась, решительно полезла в заросли, ломая ветки.

– Оля, не надо… Олька, давай милицию вызовем! – промямлил лохматый.

– Посветите мне! – рявкнула блондинка. Ромео послушно направил на кусты луч фонаря.

Блондинка приблизилась к куче листьев, нагнулась. Неожиданно все услышали сдавленный, несколько истеричный смешок. Резко распрямившись, девушка выдернула из кучи листьев и бросила под ноги друзьям большую куклу в одном сандалике. Кукла упала на живот, короткое платьице задралось.

– Давайте милицию! – зло сказала блондинка, выбираясь из кустов. – И «Скорую» еще.

Синеглазка выронила сандалик, по щекам ее текли слезы. Ромео утешал ее, гладя по плечу, и был, судя по лицу, в этот момент совершенно счастлив.

Лохматый, в отместку за пережитый ужас, поддел куклу ногой, перевернул и тут же отстранился. У куклы не было глаз…

Вырванные кукольные глазки, притащенные Тарасюком, лежали на столе в кабинете Управления внутренних дел Ростовской области. Если бы они могли видеть, то увидели бы членов двух следственных групп, стенографистку, хмурых Ковалева с Кесаевым и с какой-то злой дерзостью скалящегося Тарасюка.

– …Эту в Новошахтинске я специально, – говорил допрашиваемый, бесновато зыркая по сторонам. – Чтоб вы знали, что наших не пересажаешь. Мафия бессмертна!

– А глаза жертвы вы с какой целью выкололи? – мрачно уточнил Ковалев.

– А чо? – вскинулся Тарасюк. – Росчерк у нас такой.

– Почерк? – играя желваками, поправил Ковалев.

– Во-во, – обрадовался взаимопониманию парень. – Чтоб знали.

Офицеры в мрачном молчании смотрели на Тарасюка. Витвицкий покусывал губу. Кесаев хмурился. Стенографистка застыла в ожидании.

– Эдуард Константинович, – прервал молчание Ковалев, обращаясь к Липягину, – бери завтра утром этого… задержанного, поезжай в Новошахтинск, пусть все на месте покажет. Потом еще раз под магнитофон допросим. И перекрестно с первыми двумя.

Горюнов кинул вопросительный взгляд на Кесаева. Тот едва заметно кивнул, без слов поняв вопрос заместителя.

– Эдуард Константинович, я составлю вам завтра компанию? – спросил Горюнов у Липягина, и вопрос этот прозвучал скорее как утверждение.

Липягин кивнул. Тарасюка вывели из кабинета. Офицеры один за другим потянулись к выходу. Ковалев повернулся к покусывающему губу Витвицкому:

– Ну вот, Виталий Иннокентьевич, а вы говорите: «Что может случиться?» В нашем деле – что угодно, – и добавил с натянутой улыбкой, обращаясь уже к Кесаеву: – И группу крови теперь достаточно проверить у одного человека, а не у половины области. А, Тимур Русланович? Сэкономим государственные средства?

– Может быть, и сэкономим, – задумчиво отозвался следователь. – Время покажет.

– Уже показало, – Ковалев снова излучал уверенность, у него в голове складывалось воедино то, что совсем недавно развалилось. – Завтра будут результаты анализа крови Тарасюка. Если группа совпадет – это улика. Плюс показания. Тарасюк этот – недостающее звено. С ним все сходится. Трое из одного интерната.