Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Но, какой бы хорошей она ни была, уже скоро другие дети начали дразнить меня дураком, estupido. Когда мисс Гарднер отдавала мне листок, испещренный красными пометками, они смеялись и пытались вырвать его у меня из рук. Каждый день, вернувшись домой, я выскакивал из школьного автобуса и бежал куда глаза глядят, чтобы скорей обо всем забыть.

По выходным отец говорил мне сесть в машину, и мы ехали в Белен, проверять торговые автоматы с сигаретами, которые он взял в аренду. Пока мы заново их заполняли и забирали деньги, он приговаривал:

— Бестолковые индейцы и мексиканцы платят мне за то, что подрывают свое здоровье. Ты никогда не увидишь, чтобы чероки курили такую дрянь. В Квентине я делал вскрытия курильщикам, у них все легкие черные. Я всегда знал, что сигареты — это зло.

Отец вспоминал о тюрьме, только когда мы оставались с ним наедине. Потихоньку его история складывалась у меня в голове в единое целое. При моих братьях и сестрах он ни о чем подобном не упоминал, а со мной говорил так, будто я все знаю.

— Слушай меня, Дэвид, и я тебя научу делать деньги на людской глупости. Зарабатывать на ней легче всего.

Когда мы усаживались обратно в «Рамблер» и ехали домой, он продолжал хвастаться тем, как зарабатывает на дураках, или возмущался людишками, которые взламывали его автоматы и крали деньги. Милю за милей я надеялся, что сегодня он не вспомнит о маме. Может, не в этот раз. Но, о чем бы он ни толковал, в какой-то момент отец прерывался и его голос становился страшным.

— Ты же понимаешь, что нам надо избавиться от вашей матери, правда?

Он говорил это уже несколько лет, но мама все еще жила с нами дома.

Я соглашался и кивал, сознавая, что по-другому ответить не могу.

Недели не проходило без криков, после которых отец спал в «Рамблере», а мама убегала в дом, получив от него затрещину. На следующий день оба вели себя как ни в чем не бывало. Пара ночей проходила спокойно, а потом крики и побои начинались снова.

Соседи были недовольны. После двух лет дворовых побоищ и маминых постоянных жалоб они не хотели иметь ничего общего с нашей семьей. Когда кто-то из нас днем шел по улице, они поспешно отворачивались. Детям не разрешали с нами играть или приходить в гости, а нас с Сэмом не приглашали к другим, поэтому играли мы только на общей детской площадке.

Когда уроки в школе заканчивались, я каждый день приходил туда с Сэмом. Ему так нравилось копаться в песочнице, что я его прозвал Сэндмэном — «песочным человеком». Иногда мы выходили за пределы поселка, но совсем недалеко. Когда Сэму пора было домой, я его отводил, а сам убегал в пустыню. Никто меня не останавливал, а мне хотелось одного — оказаться подальше от мамы с папой.

Однажды их стычка затянулась дольше обычного. Я обнаружил Лонни сидящей на верхней ступеньке крыльца, с наброшенным на плечи одеялом.

— Мама уже три раза будила его в машине. Она как будто хочет, чтобы он ее побил.

Лонни встала и приоткрыла дверь.

— Я сейчас вернусь.

Она принесла два стакана «Кул-Эйд» [2] Газированный ароматизированный напиток из сухой смеси. и протянула мне один.

— Думаю, нам лучше еще посидеть здесь.

Отец со скрипом опустил в машине стекло.

— Тельма-Лу, отправляйся домой, пока я не надрал тебе задницу, — прошипел он сквозь стиснутые зубы.

Мама не двинулась с места. Отец подтянул колени к груди и с силой толкнул ногами дверцу, так, что она ударила маму, и та упала в грязь. Потом с трудом поднялась и побежала вокруг машины, зовя на помощь. В соседнем доме, у Сандерсов, зажегся свет, и муж с женой в халатах вышли на крыльцо. Жена покачала головой, и они вернулись в дом. Свет погас.

Отец захлопнул дверцу машины и накрыл голову сверху подушкой. Мама влетела в дом мимо нас с Лонни и в следующее мгновение выбежала оттуда со сковородой в руках. Подняв ее повыше, она начала лупить сковородой по крыше «Рамблера» над головой у отца. Он выскочил из кабины и сильно толкнул ее в плечо, так что она опять упала.

— Ты меня не любишь, — стенала она, съежившись на земле. — Я ненавижу эту жизнь. Ненавижу поселок. Ненавижу противных соседей. Я заберу детей и уеду!

Мы с Лонни только усмехнулись. Маме во всем требовалась помощь. Она и о себе-то не могла позаботиться, не то что о нас.

Отец перешагнул через нее и вошел в дом. Мама вскочила на ноги и побежала за ним; оба не обратили на нас внимания. К тому моменту Сэм тоже сидел на крыльце. Салли заплакала у себя в кроватке, но мы знали, что она сразу заснет, как только прекратятся крики, поэтому ничего не предпринимали.

Мы разошлись по своим комнатам, решив, что мать с отцом наконец успокоились, но пару минут спустя дверь спальни распахнулась, громко ударив о стену. Мама побежала к выходу, отец за ней. Стоя посреди двора в ночной сорочке и шлепанцах, она стала кричать что есть силы. Я вышел на крыльцо и увидел, как отец левой рукой бьет ее по лицу. Она в третий раз упала на землю.

Но это ее не остановило. Мама поднялась, побежала к соседям и скрылась в их темном доме. Отец ворвался в прихожую следом за ней. Через несколько мгновений она выскочила через заднюю дверь и снова появилась у крыльца. Отец гнался за ней. В доме опять включился свет, муж с женой вышли на улицу. Другие соседи выглядывали тоже. Отец схватил маму за руку и затащил домой.

Она продолжала всхлипывать, но никаких криков или побоев в ту ночь больше не было. Наконец-то я смог заснуть.

На следующее утро отец усадил нас с Лонни за кухонным столом, пока мама еще лежала в кровати.

— Вашей матери нельзя жить с нормальными людьми, — усталым голосом сказал он. — Все винят меня в том, что я ее бью, но она напрашивается сама. Больше ничего не помогает.

Когда на следующую ночь я подслушивал у них под дверью, то услыхал, как отец говорит:

— Начальник сказал мне разобраться со своей семьей, или меня переведут на другую станцию. Если и там ситуация не наладится, мне придется уволиться из ЭПНГ.

Сколько еще он позволит маме оставаться с нами?

Вскоре после перехода в третий класс я стал думать, что мои одноклассники правы — я действительно глупый. Во втором классе уже было очень тяжело: я едва продирался сквозь страницы учебника и плохо видел доску, хоть и сидел в первом ряду.

Но третий класс превратился в настоящий кошмар. Там надо было читать вслух, а я постоянно пропускал то слово, то строчку, и текст терял всякий смысл. Когда я останавливался и начинал снова, дети смеялись надо мной. Что бы я ни делал, слова никак не хотели выстраиваться по порядку — они разбегались по странице, как круги от камешка на воде. Я не мог правильно написать ни одной печатной буквы. С прописью было еще хуже — она превращалась у меня в сплошную мешанину.