Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

— Беги изо всех сил, а я брошу, — крикнул он, и я побежал. — Кидаю максимально высоко!

Глядя вверх и несясь вперед, я споткнулся о корень дерева, а мяч, пролетев мимо, врезался в пчелиное гнездо размером с арбуз. Я распростерся на земле, потеряв очки, и тут почувствовал, что кусок гнезда запутался у меня в складках футболки. В следующую секунду грудь и спину мне пронзили жала, заставив с криком вскочить. В глазах звенело еще сильней, чем после выстрела мистера Язза, пальнувшего в меня из дробовика солью.

Я бросился бежать, но рой разъяренных пчел преследовал меня, жаля лицо, шею и руки. Их было сотни. Хватая ртом воздух, я вдохнул несколько из них, и в горле у меня вспыхнул неописуемый, страшный огонь. Я ворвался в наш дом и рухнул на кровать. К этому моменту глаза у меня распухли так, что я ничего не видел. Мне было тяжело дышать. Сэм и Салли вбежали в комнату следом за мной.

— У нас перед домом повсюду пчелы! — кричала Салли. — Смотри, они до сих пор на тебе!

— Ты похож на кактус, — вторил ей Сэм. — У тебя жала торчат по всей голове.

— Давай позвоним Моне! — воскликнула Салли, кинувшись к двери. — Он может умереть! Ты только посмотри на него — он же едва дышит!

Сэм вернулся назад пару минут спустя.

— Мона сказала никогда больше не звонить ей в госпиталь. Она придет домой через несколько часов. Велела приложить к укусам лед и выключить свет.

Боль от укусов стала почти невыносимой — она превосходила даже боль от отцовских побоев, от выстрела солью или от взрыва газа в духовке. Странное онемение в сочетании с острым жжением охватило все мое тело, я задыхался, словно пробежал несколько миль вверх по холму.

Мне казалось, что я лежу так уже третьи сутки, когда, в сумерках, Мона стремительным шагом вошла ко мне в спальню. Присев на кровать, она тронула меня за руку. Кажется, это был первый раз, когда она вообще ко мне прикоснулась.

— Ты что, не можешь сам дышать? — спросила она. Это прозвучало так, как будто я не могу сам принять ванну.

— Сначала да, не мог, но сейчас мне немного лучше.

— Хорошо.

Она встала с постели.

— Если бы тебе грозила смерть от укусов, это уже бы произошло. Я сейчас вернусь. Только сначала переоденусь.

Когда Мона вернулась, то помогла мне приподняться на кровати и стянула с меня футболку. Жала десятками падали на простыню, и я слышал лопающиеся звуки, как будто кто-то баловался с пузырчатой пленкой.

— Я вытащу жала, а потом протру укусы спиртом. Будет немного больно, но без этого никак.

Иглой она начала осторожно вытаскивать жала, но это оказалось не так и больно — спирт жег куда сильней.

— Надо же, тебя всего искусали! Тебе сильно повезло. А теперь ложись и отдыхай.

На следующее утро я услышал, как она снова входит в мою комнату.

— Вот тебе тосты и горячее молоко, — сказала Мона своим обычным бесстрастным тоном. — Лежи в кровати, вечером принесу тебе суп.

Помимо этих двух приемов пищи, я ни разу даже не пошевелился. Сэм и Салли приходили проведать меня, но я едва их слышал. На четвертый день постельного режима я потихоньку начал видеть и набрался сил, чтобы подняться с кровати.

Когда я спустился в кухню, Мона взглянула на меня со своей обычной натянутой улыбкой.

— Зрение у тебя ни к черту, слух тоже, ты тощий, с дислексией и не особо сообразительный, зато на редкость живучий! Все с тобой будет в порядке.

Это были самые добрые слова, когда-либо сказанные ею в мой адрес.

Я записался в старшую школу Уолтера Джонсона, названную в честь знаменитого питчера-правши по кличке «Большой поезд». Здание представляло собой увеличенную и еще более роскошную версию школы Джуниор-Хай. Но за пару дней до начала занятий у отца Моны случился новый инфаркт, тяжелей предыдущего, и у нас опять состоялось семейное собрание в гостиной. Мона сказала, что послезавтра мы все вместе едем в Хаттерас.

— В первый месяц в школе все равно ничему не учат, — добавила она.

— Да о чем вы говорите? — возмутился я. — Может, если я начну вместе со всеми, то еще смогу как-то нагнать! Но если пропущу целый месяц, мне это точно не светит. И я записался на отбор в школьную команду. Меня могут взять, но я должен быть тут. Так нечестно!

— Ты слишком тощий, чтобы попасть в команду, а даже если попадешь, все равно будешь сидеть на лавке, так что никакой разницы.

— Для вас, может, и никакой, а для меня разница есть. Это мой шанс стать одним из них. Вы не можете опять выдернуть нас из школы на месяц, если не больше.

Мона проигнорировала мои слова, а отец сказал, что решать ей.

Я смотрел на них обоих, горя праведным гневом. Мне хотелось кинуться за дверь, купить билет на автобус и уехать назад в Форт-Дефайнс. Семья Генри или Коницы охотно примут меня. Но отец наверняка явится за мной, да еще и изобьет до полусмерти. От него мне не скрыться.

Когда мы вернулись в Кенсингтон, я пришел в школу Уолтера Джонсона, даже не представляя, чем другие ученики занимались целый месяц. Собственно, я уже начал к этому привыкать. В коридорах сновали веселые, модно одетые подростки, в точности как в Джуниор-Хай, только здесь их было гораздо больше. Мне ужасно хотелось стать таким же, как они, и так же относиться к школе и вообще к жизни.

Секретарша в офисе директора велела мне идти к завучу.

— У нас нет твоего полного аттестата за прошлый год, — сказала завуч, заглянув в папку с моими бумагами. — Где все остальное?

— Мы часть года жили в Форт-Дефайнс, вам должны были переслать мои оценки оттуда.

Это была ложь. Я не сообщил руководству школы Уиндоу-Рок, куда отправить мои документы.

— Может, они перепутали адрес?

Она снова пролистала бумаги в папке.

— Из Форт-Дефайнс у нас ничего нет. Но ты не можешь посещать нашу школу, если аттестат не полный.

— Мы часто переезжали, это уже не в первый раз. Но я перешел в девятый, честное слово! Я закончил восьмой класс в Кенсингтон-Джуниор-Хай.

— Занятия начались почти пять недель назад. Где ты был?

— Нам пришлось поехать в Северную Каролину. У отца моей мачехи случился инфаркт, родители велели, чтобы я ехал с ними и помогал. Мы уже были там прошлой зимой, после его первого инфаркта. По-моему, родители не понимают, как мне важно посещать школу. На всякий случай у меня есть от мачехи письмо.

Но завуч письма не взяла. Я так и не понял, приняла она мое объяснение или просто не придумала, как от меня отделаться, но в конце концов она выдала мне расписание и отправила в класс.

Естественно, справляться с материалом я не мог. Дислексия и стремительно ухудшающееся зрение дополнительно осложняли ситуацию. По всем предметам мне ставили тройки с минусом. Похоже, учителя махнули на меня рукой.

Я перемещался из класса в класс, ничего не делая, пока остальные взрослели и упорно трудились, чтобы получать хорошие оценки. Хуже меня учились только подростки-наркоманы. На них тоже никто не обращал внимания. И родители, и школа пустили ситуацию на самотек. Ученикам был открыт доступ в курилку, и они могли уезжать из школы прямо во время уроков — годился любой предлог. Многие тут курили марихуану. Так что мне легко удавалось оставаться незамеченным.