Виктория Павлова - Пристанище для уходящих. Книга 3. Оттенки времени

Все три года я боялась каждой статьи в газете, каждой новости по телевизору и каждого блогера. Часто говорилось и писалось будто не обо мне: описывался мой вкус по платьям, которые выбирал стилист; обсуждались мои политические убеждения после того, как я зачитывала по бумажке текст, который написала пресс-служба; сообщалось о моих личных предпочтениях после того, как я на пять секунд останавливала взгляд на каком-нибудь молодом человеке. Это была я ненастоящая, и сейчас на секунду даже полегчало от мысли, что о ноже, которым я убила Виктора, станет известно, и газеты в кои-то веки напишут правду.

– Ты уже больше года его ищешь. Результата нет. И если, по твоим словам, Орден обо мне не знает, то нож им не нужен.

– Изначально он мог быть и политической уликой…

– Но за три года никто ее не использовал. Это, скорее всего, тупик. А генерал может что-то знать. Это зацепка.

Курт смотрел на меня с какой-то смесью тревоги и возмущения, хмурился и раздумывал.

– Прости, что втянул тебя в это. Ты желала знать правду, но я не хочу подвергать тебя опасности. Ты не сможешь спасти всех, и мы будем терять людей. В случае с тем студентом из Австрии нет твоей вины, ты сделала все, что могла. Иногда люди не хотят, чтобы их спасали. Мы с тобой дали шанс на новую жизнь пятерым, а за предыдущие двадцать пять лет я помог нескольким десяткам носителей. Это неплохой результат.

– Это капля в море.

Двор под окнами совсем исчез в тени: и полянка, на которой обычно играл Рик, и пестрые клумбы. Свет замер на верхушках каштановой рощи последним напоминанием о прошедшем дне. Завтра начнется новый, и он будет лучше, чем сегодняшний, потому что я узнаю что-то еще, придумаю, как быть, сделаю что-то важное: для страны, для носителей.

– Я наконец поняла, зачем моя мать пошла к Виктору. У маркиза были деньги, крепость, наемники. Он бы отбился даже от группы террористов. Она искала защиты.

– Она много лет с ним общалась, – кивнул Курт. – Переводила с его счетов деньги, чтобы я помогал носителям скрываться.

– Что, серьезно? – От удивления я открыла рот. Вот это поворот! – Наверное, поэтому ее и убили! Веиты узнали об этом и…

– Нет, это был ее выбор. – Он покачал головой.

– С чего ты так уверен?

– Когда долго общаешься с человеком, просто знаешь это.

Курт твердил это раз за разом, но звучало для меня неубедительно. Почему она сделала такой выбор? Мне не давала покоя ее смерть. Сейчас исполнилась бы ее мечта: вращаться при королевском дворе, наряжаться и блистать на балах, для которых она словно была создана. Почему она сдалась? Решила, что раз я сбежала, то не стану королевой и она не устроит свою жизнь? Вряд ли я пойму такую причину, скорее даже еще больше разочаруюсь. Может, поэтому я убедила себя, что это убийство, чтобы не разочароваться? Или потому, что не хотела бесконечно перебирать варианты, пытаясь понять причины ее поступка?

– За всей мишурой, что она на себя навешала, жила наивная мечтательница. – Курт смотрел в окно и казался особенно печальным. Он всегда печалился, если вспоминал Адаберту, а я удивлялась, чем же она задела его сердце. – Она не желала никому зла, но, возможно, ее поступки могли казаться сомнительными. Она понимала это и верила в лучшее в людях. Считала, что и сама достойна самого лучшего. Но разве это не естественно? Разве каждый из нас не стремится к счастью? Она была обычным человеком, таким же, как все.

Я попыталась представить Адаберту без вороха мишуры, но воображение буксовало, и оттого, что я никогда не узнаю ее настоящую, внутри поднималось злое и царапающее бессилие.

– Но я не понимаю, что с ней случилось потом. То, что рассказываешь ты, и мои воспоминания о ней совсем не сходятся.

Курт едва заметно поморщился, будто мои слова омрачили и его память.

– Поверь, она бы хотела, чтобы все сложилось иначе, – с сожалением заметил он и помолчал, а потом шагнул ближе, озадаченно хмурясь. – Послушай, мне не нравится, что ты беззащитна. Помнишь, мы говорили о ведьминском коктейле?

– Тот, который стимулирует способности? Но Адаберте он не помог, вы же пробовали.

– Да, но у нее способности никогда не проявлялись. Такое бывает – ген есть, а способности молчат. У тебя был активный дар, я не понимаю, почему он пропал. «Глушилка», которой пользуются веиты для подавления способностей, так не работает. Она лишает сил на время, на несколько дней, у тебя же дар молчит уже пару лет, но он тебе нужен. Нельзя подавлять дар. Я могу достать коктейль.

– Не думаю, что стоит повышать градус чудачеств королевы, – усмехнулась я. – Меня больше волнуют способности Рика.

– В таком возрасте они проявляются редко. Обычно ближе к семи-восьми годам. Не стоит пока волноваться об этом.

Я с сомнением хмыкнула. Это лишь отсрочит неизбежное.

У Курта завибрировал телефон. Он посмотрел на экран и резко выдохнул.

– Что случилось? – У меня часто-часто забилось сердце.

– Все нормально. – Курт поднял на меня совершенно спокойное лицо. – Просто проблема со сменами гвардейцев. Сейчас все решу.

– Ладно, реши, я к себе. Организуй разговор с генералом.

Курт шел следом, чтобы открыть мне дверь, и, прежде чем он снова возразил, я быстро добавила:

– Это приказ.

Курт ушел в сторону лестницы и охранки, а передо мной встала серьезная проблема: пробраться к себе, не попавшись на глаза отцу. Я и так считала каждую минуту еще с совета.

За три года огромные пустые холлы и комнаты, больше похожие на музеи, перестали пугать, а стали, скорее, расстраивать. Между ореховым комодом XIX века и секретером XVIII века, инкрустированным костью, я чувствовала себя имаго поденки 14 14 поденка – насекомое с крыльями, живет у воды. Имаго поденки как промежуточная форма при размножении существует от нескольких часов до нескольких дней – мои кости истлеют, а эти монументы останутся.

По дороге встретились только гвардейцы на постах, но они привыкли, что я частенько брожу ночами, и только вытягивались, прижимая ружья в приветствии, и даже голов не поворачивали. Я миновала анфиладу Больших и Малых гостиных, пустующих в поздний час: не было ни советников, ни их убивающих время родственников, ни дискутирующих представителей парламента. Отец частенько любил подстерегать меня в Малой гостиной, чтобы обсудить что-нибудь животрепещущее, но сегодня он, видимо, решил пораньше лечь. Я проскочила домашний кабинет и с облегчением захлопнула за собой дверь личных покоев.

Темно-розовые стены, огромная кровать с лиловым балдахином, тяжеловесная мебель из каштана: комната подходила мне не больше очков в роговой оправе садовому цветку, но все же оставалась единственным местом, где я могла побыть в одиночестве. Когда-то я подумывала сменить мебель и перекрасить стены, но так и не решилась: прежней Терезе, как и ее личным вкусам, здесь не место. Дверь, закрываясь, щелкнула, и навалилась привычная тяжесть, которая рассеивалась в ежедневной рутине, а вечером снова набирала силу. Боль жила внутри словно паразит и терзала тело и душу, едва я оставалась одна. Сколько раз я проклинала свою способность спать четыре часа в сутки: пока остальные пребывали в счастливой бессознательности, я каждую ночь собирала себя заново. Работа в кабинете допоздна только оттягивала неизбежное.