Князь Процент - Жёлтый

– А новая повесть – это книга о вашем детстве?

(К счастью, тут обошлось без уточнения, кто задает вопрос.)

– Юношей Канцлер увлекся историей живописи, – ни к селу, ни к городу произносит мой клиент. – Он тогда жил на ферме. В сельскую библиотеку начали привозить еженедельный журнал «Художественная галерея». Это был чудесный журнал, уж поверьте. Вам не доводилось читать такой? Мы думаем, сейчас он не произведет большого впечатления. Да еще и на взрослого человека. А тогда Канцлер даже не знал о существовании Интернета. Альбомов с репродукциями картин дома не было. Этот журнал стал для Канцлера окном в мир.

(Можно было бы справиться без слов «произносит мой клиент», но они в совокупности с дополнением «ни к селу, ни к городу» передают впечатление рассказчика от речи собеседника.)

Каждый выпуск был посвящен одному художнику, – продолжает Канцлер. – Там содержались биографические факты, описание нескольких шедевров, а еще рассказывалось про музеи. Канцлер старался запомнить побольше. В библиотеку, знаете ли, поступал единственный номер каждого журнала. Его нельзя было взять домой. Канцлеру разрешали посещать библиотеку дважды в месяц. Причем задерживаться там было себе дороже, ведь на ферме ждала работа. И вот он успевал минут десять полистать новые журналы. Это были лучшие минуты за две недели.

(Признаюсь, моим первым желанием после прочтения этого абзаца было убрать слова «продолжает Канцлер». Затем я понял, что благодаря им можно дифференцировать прямую речь и речь рассказчика: он часто передавал высказывания собеседника своими словами, а не приводил точь-в-точь, но в данном случае сделал именно последнее.)

Лицо моего клиента становится мягче, складки возле рта будто разглаживаются. Он говорит живее обычного, и сам голос его делается звонким, словно мальчишеским.

Канцлер вспоминает, что в библиотеке, располагающейся на первом этаже пятиэтажного кирпичного дома, стоит полумрак. Там всегда лучше, чем на улице: в жару прохладно, а в стужу тепло. В читальном зале приятно пахнет старыми книгами. С тех пор Канцлер любит старые книги с загнутыми, надорванными, а иногда даже отсутствующими уголками рыжих или масляного цвета страниц, выпадающих из разваливающихся корешков; с длинными предисловиями и странными ценами на последних страницах обложек.

Заходя в библиотеку, Канцлер здоровается с пожилой заведующей, сдает книги и называет те, что хочет взять. Библиотекарша идет в хранилище. Юноша, которому как постоянному и аккуратному посетителю дозволяется вести себя немного по-хозяйски, берет два новых номера «Художественной галереи» и усаживается в читальном зале. Несколько старичков за соседними столами листают газеты и поглядывают на Канцлера. Пока библиотекарша ищет книги, тот успевает запомнить даты жизни двух художников, а также выучить названия, годы создания и места хранения нескольких картин каждого. Образы этих картин на годы остаются в памяти моего будущего клиента. Он и сейчас помнит их детали, которые выхватывает скорым взглядом во время мимолетных посещений библиотеки.

По пути на ферму Канцлер повторяет про себя годы жизни всех мастеров, с творчеством которых знаком, и в воображении воссоздает их произведения. Заготавливая сено, наливая воду и насыпая корм кроликам, убирая их воняющие едкой мочой и облепленным мухами калом клетки, пропалывая и поливая огород, подвязывая цветочные кусты, собирая кишащую отвратительными мокрицами смородину, покрытую паутиной и тлей вишню, всю в гусеницах и клопах малину, усеянные муравьями сливы, червивые яблоки и занимаясь другими делами по хозяйству, юноша сопоставляет биографии художников, пытается находить различия и черты сходства в их манере письма, а еще мечтает увидеть воочию каждую картину, которую хранит в памяти: не репродукцию в журнале, а настоящее полотно, оригинал.

Однажды Канцлер решает поделиться своим увлечением художественным искусством с отцом. Плотно пообедав, тот заворачивается в два пледа: стоят крещенские морозы, а дом-развалюха плохо отапливается. Отцу нечем заняться. Он пьет чай и минуту слушает восторженный рассказ о картинах Клода Моне, а затем велит сыну подать телефон. Родитель моего будущего клиента звонит двоюродной сестре жены, той самой, чья приятельница работает директором школы-экстерната, и поет ей «Очи черные». Он любит петь, как и тетушка Канцлера. Пару раз в неделю отец по телефону исполняет ей русские романсы, а в перерывах между звонками задается вопросом, не грешны ли песни о страсти.

Тем морозным январским днем Канцлер в едва отапливаемом домишке в сотый раз слушает отцовское исполнение старого романса. Отец поет только первый куплет: он не знает целиком ни одну песню. Голос у родителя дурной, блеющий, поет он всегда одинаково, с повторяющимися из раза в раз ужимками. Это пение раздражает моего будущего клиента: оно мешает сосредоточиться на занятиях учебой или попытках литературного творчества.

Слушая блеяние отца, Канцлер представляет, как перерезает тому горло острым ножом. Кровь фонтаном льется на черную бороду родителя и на оба пледа. Пока отец кривляется, блея в трубку, плед яркого цыплячьего цвета съеживается на другом, раскраской напоминающем сочную луговую траву. Это сочетание цветов рождает в воображении юноши образ огромного лютика, растущего посреди свежей зелени и заливаемого кровью. Лютик пульсирует в глазах Канцлера, становится то бурым, то абрикосовым, а затем, упиваясь кровью и омываясь от нее, приобретает исконный цвет. Внезапно луг, на котором растет гигантский цветок, сотрясается: отец встает с дивана. Верхний плед разворачивается, и лютик словно распадается на множество маленьких цветочков куриной слепоты, устилающих траву.

Отец продолжает блеять, но Канцлер уже не обращает на него внимания. Новое ощущение заполняет моего будущего клиента с головы до ног. Он чувствует, что самый красивый в мире цвет это вовсе не цвет маков и пожарных машин, как сызмальства втолковывает ему мать. Красивейший цвет – цвет лютиков, цвет заливаемого солнечным светом поля, на окраине которого всё пируют и пируют счастливые и свободные ровесники Канцлера; цвет фонарей поезда, подъезжающего по устилаемым снегом рельсам к унылой подмосковной станции; цвет страниц записной книжки Степана и страниц старых библиотечных книг.

– Мы думаем, – заключает мой собеседник, – что новая книга будет об этом самом цвете в искусстве европейских художников.

Будущая кардинальная смена жанра творчества Канцлера меня не касается. Я считаю важным обсудить кое-какие эпизоды его повести.

– Что вы чувствуете, когда мать не верит вам в детстве? Ее мнительность – один из основных мотивов вашего текста, как мне кажется.