Ари Хёственн - Дырявые часы

Вроде тот это был Этьен, да не тот. И не два разных. Скорее какой-то третий – их стыковка, трещавшая по швам от постоянной борьбы за власть то одного, то другого – наверное, мальчика и мужчины. Но разве эта борьба не естественна, разве она, Лулу, не повела себя иначе, чем с мужем: ни упрёка, ни намёка – только тишь да гладь да пироги под нос совать.

А может, слишком гладко? Ведь взгляд-то у неё действительно был жгучим и – как говорили в клинике – легко насаживал недругов, как бы помягче… ну как ванильное мороженое на раскалённый ржавый кол!

Ладно, не будем утрировать. Лулу на взводе бывала не часто, а если и скользнёт грозная искорка в глазах, то вокруг все просто рассасывались по делам, тихо приговаривая в рифму, что «ссориться с Лулу не надо никому». Ну привыкла она себя защищать и от мужа, и от мира – выбора-то особо не было. Что ж её теперь за это казнить?

В любом случае, даже после скотомужа, Лулу не собиралась взваливать роль защитника на Этьена, но, видимо, больничные слухи имеют некую силу. Как говорится, если всё время жирафу твердить, чтоб он меньше чавкал, то он в конце концов возьмёт – да и плюнет смачно тебе в рожу! Ну приблизительно как-то так.

И Этьен, скорее всего, хоть на словах и не получал подтверждения своим страхам, а вот глаза Лулу пепелили не хуже кострища, но потом, в одиночестве, быстро гасли от слезы.

В том-то, пожалуй, и была её главная ошибка.

Покажи свою слабость при мужчине – он от этого и сам будто крепчает и инстинкт защитника вдруг подключит. Но не водилось у Лулу такой привычки.

Было же всё слава богу, что изменилось?..

Проплакала Лулу весь вечер, причитая шёпотом: «Уже не знаю, что мне делать. На кой оно мне надо? Столько нервов…»

Пия пришла в себя. Или это всё ещё был сон? Различить она не могла и, как сквозь туман, разглядела Нильду, которая что-то пробубнила то ли про стадо овец, то ли про чей-то конец. Кругом мелькали белые халаты.

Снова провал в пустоту, в которой будто бы плакал ребёнок и истошно звал, звал издалека мать.

Мадам Илар не находила себе места, хотя врачи утверждали, что всё прошло как нельзя лучше, что малышка явилась крепкой, крикливой и станет певицей-бодибилдером – когда подрастёт, конечно. Пия всё время спала, но и это Кабо признал нормальным. Да и сама Нильда уже где только не дремала.

Ну вот, наконец, веки задрожали, и сонная мамаша открыла глаза.

Вокруг всё было серо, а на стену падали вафельно-малиновые лучи заходившего солнца. Из пелены постепенно образовалось улыбавшееся лицо Нильды:

– Ты молодец, моя миленькая! Всё кончено! – И зацеловала дочку до лобопоморщения. – Малышка у нас! Наша красавица уже не раз тебя будила, чтоб рассказать, как на бабушку похожа – но ты всё никак да никак. А уже сутки прошли, ласточка моя, вечер. Ну что с самочувствием-то?

– Не пойму… – еле прошептала Пия, не узнав своего голоса. – Слабость. Сейчас опять, наверно, усну… Увидеть бы её успеть.

– А я и говорю: для выработки рефлекса уже не раз прикладывали наше счастье к твоей груди. Пойду мсье Кабо искать, а ты лежи. Он строго-настрого запретил тебе вставать несколько дней. Даже в туалет. Как наберёшься сил, так и видно будет. Может, два, может, три дня – как бог пошлёт. Я уже несколько раз тебя поздравляла, а ты откроешь глаз, послушаешь, «какая ты молодец», промурчишь, чтоб «я не пускала чужих овец», и опять на боковую. Да и пускать-то некого. Посетителей тоже исключили пока, но я, как ты знаешь, везде пролезу. Только никому не говори про маму – я тут вроде невидимой тумбы буду рядышком сидеть, сколько потребуется. А ты отдыхай, отдыхай. – Нильда заковыляла в коридор.

Пия минутки две подождала, но глаза снова слиплись, поволока закружила и унесла сознание.

Наконец кончились выходные, и больница ожила и зажужжала. Белые халаты снова примелькались. Только Этьен не появился. Но Лулу предположила, а Нильда подтвердила, что с пятницы их с новоявленным папашей никто трезвыми не видел и не слышал.

«Не пропили бы разум», – сетовала мадам Илар. «Да было бы что пропивать», – вторила Лулу. «Какая она прелестная, – люлюкала малышку Пия, – и не пьёт ничего крепче молока». Молоко, кстати, удалось на славу, имелось в достатке и уплеталось малышкой за обе щеки.

Событие, конечно, великое, но к этому времени оно стало настолько кристально чистым, что дальше обмывать его уже не было ни смысла, ни сил.

Поэтому на этот раз Ивон основательно опустошил не горячительные (хотя одну бутылку прихватил), а фруктовые полки супермаркета и, довольный, направился в клинику. Всю дорогу его радовал приятно-прохладный апрельский денёк, и голова уже заметно посвежела в отличие от Этьена (подыхавший с похмелья, он звонил утром попросить места на кладбище, но, услышав Жиля, сказал, что ошибся номером, и сбросил). М-м-м, апрель! Ивон и не знал, что ему так полюбится этот месяц. Может, это было как-то связано с рождением его дочери. Думается, так.

Нильда, конечно, предупредила зятя о запрете на посещения, поэтому он сначала намеревался умаслить Феликса Кабо, а после уже, со спокойной душой, отправиться к любимой. Выйдя из такси, Жиль осмотрелся: это была уже не просто клиника с приятным парком во внутреннем дворике, а место, где родилась его дочь! В предвкушении он постоял перед входом, улыбаясь в мыслях и представляя свою с ней первую встречу. Тут же вспомнил недавнюю исповедь Этьена о детях и невольно пожал плечами: ну… все люди разные.

Достав сухими губами жвачку, он разжевал её и глубоко вдохнул мятный ветер; распрямился и вошёл.

По дороге к кабинету главврача Жиль удивился: в коридоре играл маленький мальчик. Ребёнок сидел на корточках перед креслами для пациентов и внимательно что-то рассматривал, бурча и издавая непонятные звуки, похожие на птичьи. Ивон приблизился и увидел аккуратно разложенные перья.

– Ты чего здесь? Не потерялся? – спросил он, озираясь.

Мальчик резко пригнул голову и руками загородил свои «игрушки».

– Да не волнуйся, я ничего не заберу у тебя. С чего ты так испугался?

– Папа… – заговорил мальчик.

– Что папа? – улыбнулся Жиль, а найдёныш будто ещё сильней скукожился – но всё-таки ответил:

– Он отнимает у меня друзей.

– О как! – Присел с ним рядом Ивон. – А разве можно отнять друзей, малыш?

– Нет! – вдохновлённо обернулся мальчик. – Но он всё равно отнимает!.. Вот!

Он быстро начал приводить в порядок перья, и, распрямляя их, показывал во всей красе и гладил «по головке». Тут-то Ивон и сообразил, что фантазия детей не знает границ и что мальчик видит вовсе не перья, а целых, красивых и разнохарактерных птиц. Вскоре Жиль уже узнал их всех по именам, и не хватало только одного.