Ари Хёственн - Дырявые часы

Ну а в чём же тогда было дело? В том-то и беда, что Ивон и понятия не имел. Действительно, чем дальше становилась жена, тем больше тянулся к ней Жиль, хотел заполнить пробелы, поговорить, но она делала вид, что говорить не о чём, будто всё было нормально. Ну откуда такая скрытность? Если раньше она пряталась в шутках и колкостях, то теперь просто превращалась в тишину, в которой бурчал только телевизор. Жиль полюбил выходить на балкон, где незаметно для себя, в голове перекручивал их с Пией недавние сухие диалоги, но только теперь она отвечала живо, глаза у неё горели, как в двадцать, а руки никак не отлипали от мужа. Потом всё прерывалось безэмоциональным: «Началось!», и Ивон после рекламы возвращался досматривать фильм.

Ненужный героине герой – разве герой?

Даже тёща любовалась зятем «как в Лувре!» – хотя ей там совсем не понравилось. Жиль и её просил растопить дочку и узнать причину холода жены. Вроде разузнала, вроде ничего особенного, вроде так у всех с годами – и не понятно было: то ли тёща сама нашлась, что ответить, то ли на самом деле спрашивала у Пии. Однако сердце у Жиля не успокоилось, явно что-то было не ладно. Ну не узнавал он жену. Или так и выглядит настоящая жена, как говорила Нильда, – а где же тогда слонялась его Пия? И кто была эта чужая женщина рядом, под вторым одеялом?

Но о разводе никогда и речи не заходило. Может, Пия просто такой человек? Мишура со временем слетела – вот и получай натуру. Но… но она казалась тогда, в молодости, совсем настоящей и тёплой. Не сейчас, нет. Сейчас она одеревенела. Будто читала чужую речь, а свои слова подзабыла. Вот бы ей напомнить, встрепенуть любимую и расшевелить к жизни.

Секс? Как ни странно, секс был. Или, скорее, случался, так как комнат – две, а жильцов – горсть. Тогда-то «бывшая» знойная сеньорита казалась снова «настоящей» – или все испанки такие? Да не все, конечно. После «фиесты» вроде должна же была наступать пауза в отчуждении, но нет – уже через пять минут каждый вдыхал свой аромат кофе и молчал о своём. Хорошо, если рядышком. Две единицы на одном балкончике…

Итак, сегодня жена осветила Жиля надеждой на теплоту. Ну а вдруг? Разум, ясное дело, тонул в сомнениях, но человек же не может ни надеяться на чудо, если речь идёт о любви.

На нижней площадке мужчина чуть не влетел в соседку со шваброй – мадам Ордонне́.

– Ох, как же вы несётесь, не продуйте меня, мсье Фисьюре, мне болеть нельзя! – отодвинув с прохода ведро, пошутила старушка, получившая несколько лет назад свой законный отдых. – Я теперь должность имею – буду убираться в подъезде по пятницам и денежный лишек получать. Добилась-таки! Глядишь, успею чего ещё в этой жизни, накоплю.

– Хорошая новость. Только не разбередило бы это вашу тревожную поясницу, мадам Ордонне.

– Память у вас, как у меня, Жиль: это у соседки со второго – поясница, а у меня – зрение! Вон – глядите какие у меня очки, как у Шерлока Холмса! Лишь бы пыль не упустить. Ну… потихоньку-помаленьку. Слава богу, жильцы радивые, не пачкают ничего; одна напасть – дождь. Да и то до лифта натопчут немного. В общем, справляюсь, на здоровье не грешу. Кстати! Не лучше ли бы было для вашей жены какой особый уголок на этаже соорудить. Я бы пепел выбрасывала – и всё, а пол был бы чист да бел. – Указала она на коричневую от природы плитку.

– Я чего-то не угадываю вашу мысль… – стукнуло сердце у Жиля.

– Простите, я сроду бы не подумала, что сеньорита Фисьюре скрывает… Ну да было и было разок-другой-третий-четвёртый – велика ль беда! У меня вон тоже один грешок – и тот с мешок: дюже люблю Луи де Фюнеса, а вот смеяться не люблю! И ничего не поделаешь: живу-разрываюсь.

Жиль всё ещё стоял опешивший и поражался, как же можно было так не знать свою собственную жену. Мадам Ордонне поняла, что «уронила в прозрачный бульон увесистый кусок свёклы».

– Ой! Мне, наверное, сын звонит, – замешкалась она, взволнованно посмотрев по сторонам, и уставилась в ведро.

– Не волнуйтесь, – сделал уверенный вид Жиль, – я знаю, конечно… Про жену. Всё обустроим. Сегодня же куплю пепельницу.

Старушка недоверчиво топнула ногой, но потом быстро переменилась и подняла взгляд:

– Ох, и хорошо же вам без очков, Жиль, просто красавец-жандарм! Наглядеться невозможно. Почаще бы вас видеть, чтоб душа радовалась. Ох и завидуют все вашей счастливой жене, нет лучше пары у нас в городе! Ну идите, я вас задержала совсем. Мадам Илар передавайте привет – удивительно хороша её шаль. Я с ней ни в тепло, ни в холод не могу расстаться – влюбилась в пух и прах! Ну… – замахала к выходу Ордонне, – торопитесь, а то кто же будет нам деревом Париж украшать – не природа же! Ваши поделки не то, что эта страшная башня – ух! – замахнулась она на невидимого Эйфеля. – Всего доброго вам, Жиль!

– Всего доброго, мадам Ордонне!

Ивон вышел на улицу и громко вздохнул, ведь в голове ещё стояли слова старушки о счастливой паре. Потом он взглянул наверх – вдруг, как раньше, Пия сегодня ещё и в окне его проводит?

Чистое небо с песнями птиц, весеннее солнце. А где же было его солнце?

Пусто в окне.

Только мадам Илар, никого не замечая, что-то напевала себе под нос и поливала на балконе цветы.

После обеда уже началось: Нильда то там, то здесь вздохнёт некстати, сверкнёт глазами, а то и вовсе что-то пробурчит на свои цветы, и неизвестно, кто у них там побеждал в споре. Это значило, что зерно негодования давало всходы, а негодование у испанских женщин искре подобно, да к тому же в сарае, где уж очень любили складывать вместе порох с соломой.

А тут ещё Пия опять на лестничную клетку наведалась, и вернулась с тем же запахом, что так дёргал Нильду «за самые гланды», и зашла на кухню за очередной крепкой порцией кофе.

– И на меня сделай, мам.

– Сделать-то сделаю, – не оборачивалась та, – но вот что нам с тобой делать? Как тебя там только черти терпят с такой-то вонью! Это хорошо ещё, что зять попался со слабым носом, а то явился бы пораньше с мастерской, да и застукал бы свою благоверную с поличным. Не надоело тебе травиться, а?

– Отстань со своими причитаниями, – отмахнулась Пия, – я тебе что, девочка?

– А кто ж? Мальчик, что ли? – цыкнула мадам Илар, укутываясь поглубже в шаль и поправляя синие бусы. – Тридцать четыре года сраму.

– Я недавно закурила, не преувеличивай.

– Вот и спасайся, пока не поздно, грешница. На кой нам в доме кашляющая сипая дворняга?

– Отстань, я сказала! – резко повысился тон в ответ.

Нильда молча налила две чашки кофе, громко поставила их на стол и хотела было идти. Но тут спохватилась; рывком схватила свою чашку и твёрдо направилась в гостиную.

– Иди-иди… – тихо вослед пробубнула Пия. – Учить она меня вздумала!