Джек Джордан - Не навреди ему

У подъездной дорожки я резко давлю на тормоз.

Адам продолжает меня уговаривать, но я его не слушаю, потому что теперь все мое внимание сосредоточено на припаркованных у дома фургонах. Дверь дома открыта настежь и слегка колышется на сквозняке, и, присмотревшись, я вижу, что за окнами мелькают тени.

В моем доме чужие люди.

Анна

Четверг, 4 апреля 2019 года, 18:02

Я так резко вдыхаю, что чуть не начинаю кашлять. Услышав, что слова застряли у меня в горле, Адам спрашивает:

– Что такое?

– У нас в доме приставы!

– Что?

– Приставы! Фургоны, люди в доме…

– Ты уверена? Кто их впустил?

– Какая разница? У тебя что, настолько нет денег?

– Так, не паникуй, все будет нормально. Я об этом позабочусь. Я все ула…

Я вешаю трубку, поднимаю ручник и выбираюсь из машины в каком-то тумане. Мотор все еще работает, водительская дверь остается открытой, а с приборной панели доносится слабый писк. Но я думаю только о Заке – он сейчас сидит и смотрит, как чужие люди громят его дом, унося за порог все наши пожитки предмет за предметом, и его глаза наполняются слезами.

Господи, Пола просто взяла и впустила их. Она слишком добрая, себе же во вред. Таков порядок, да? Если им удалось попасть внутрь, все по-честному, они заберут все ценные вещи. Им все равно, что здесь принадлежит Адаму, а что мне.

Двое в темных комбинезонах выходят на подъездную дорожку и направляются к одному из фургонов.

– Постойте!

Они продолжают говорить между собой на незнакомом мне языке, обходя фургон. Я иду к ним и стучу того, кто стоит ближе ко мне, по плечу.

– Извините!

Незнакомец оборачивается. Он молодой и симпатичный, у него карие глаза и темная щетина на щеках. Он злобно что-то бормочет и снова поворачивается ко мне спиной. Когда он говорит, мне на щеку падает маленькая капля слюны. Я стираю ее рукой и вытираю ладонь о штанину.

– Послушайте, я не знаю, что происходит, но это не имеет ко мне никакого отношения. Мы с мужем разводимся. Он здесь больше не живет, и все его вещи увезли, когда он… Вы вообще слышите меня?

Они продолжают говорить и смеяться, повернувшись ко мне спиной. Даже если они не понимают по-английски, это не повод меня игнорировать. Я уже собираюсь на них наорать, но вздрагиваю, услышав дрель. Я резко оборачиваюсь.

Дрель работает в моем доме.

Я бросаюсь к двери, чувствуя, как сердце застряло где-то в горле, и вижу, что ковры застелены пластиком. Незнакомцы сминают его своими ботинками, забираясь ко мне на кухню, в гостиную, обходя друг друга на ступеньках лестницы. Повсюду люди: коротко стриженные, широкоплечие, в черных перчатках, с татуировками, выглядывающими из-за воротников. Мысль о том, что они роются в наших вещах, настолько невыносима, что я едва успеваю подавить рыдания.

Я переступаю через порог и, заметив что-то боковым зрением, отшатываюсь в сторону. Со стремянки на меня смотрит сверху вниз человек с дрелью в руке.

Он крепит к стене нечто вроде маленькой камеры.

Я собираюсь что-то сказать, но тут глаза мне застилает мощная плотная пелена штукатурки, осыпающейся со стены. Я, спотыкаясь и закашлявшись в ладонь, иду в прихожую, а за моей спиной начинает реветь дрель.

– Зак? Зак?

У меня пыль в глазах, их режет каждый раз, когда я моргаю. За пеленой слез я различаю крупную фигуру человека, который спускается по лестнице. Каждый его шаг отдается скрипом ступеней.

Сколько их здесь вообще?

– Пола? – мой голос тонет в звуке дрели. – ПОЛА?

Я тру глаза и морщусь, когда пыль въедается глубже. У меня по щекам катятся слезы и затекают под подбородок, когда я поворачиваю лицо в сторону кухни. Мишка должен был залаять. Почему он не лает?

– Зак? – кричу я в тот самый момент, когда стихает шум дрели. Мой голос разносится по прихожей и стремится вверх по лестнице на второй этаж. В нем явственно звучит ужас, даже когда он превращается в эхо.

Пола, наверное, отвела Зака к себе. По крайней мере, ему не придется смотреть на…

– Доктор Джонс.

Я, тяжело дыша, разворачиваюсь к двери, ведущей в гостиную.

– Зайдите к нам, – произносит голос в гостиной.

Это наглое приглашение зайти в мою собственную гостиную излечивает всю мою душевную муку. Теперь мое тело пульсирует злостью, в груди копится яростный жар, пока я не покрываюсь потом в своей куртке. Я быстрым движением вытираю глаза и иду в гостиную.

На меня смотрят трое мужчин. Двое сидят на диване и один – в кресле, каждый держит в руках одну из моих кружек.

– Присядьте, – говорит тот, что сидит в кресле, тем же спокойным тоном. Двое других не отрываясь смотрят на меня с дивана.

– С кем, по вашему мнению, вы разговариваете таким тоном? Вон из моего дома!

– Сядь.

Его глаза полны такой убедительной злобы, что я вздрагиваю, когда встречаюсь с ним взглядом. Я в такой ярости, что меня трясет, и тем не менее я послушно опускаюсь в свободное кресло у камина.

Человеку в кресле около сорока, у него темные волосы с проседью. Костюм и рубашка кажутся слишком тесными для его мускулистого тела. Те, что сидят на диване, немного моложе и покрыты татуировками. У одного из них выбритая голова и тяжелая челюсть, у другого коротко стриженные светлые волосы и следы от прыщей на щеках. Над их головами из угла комнаты за мной наблюдает крошечная камера. Если бы не заходящее солнце в окне напротив, лучи которого отразились от линзы, я бы ее даже не заметила.

Я поворачиваюсь в кресле в поисках других камер и вижу еще одну в противоположном конце комнаты. Она белая, размером с кончик моего пальца и так незаметно сливается с белой стеной и потолком, что я бы не смогла ее рассмотреть, если бы не знала этот дом как свои пять пальцев.

Это не приставы.

– Они здесь в каждой комнате, – говорит человек в кресле.

Все в нем подавляет – от низкого резкого голоса до массивной фигуры, которая едва помещается в кресле. Но доминируют глаза – холодные, пронзительно-голубые, такие светлые и страшные, что я съеживаюсь в кресле.

– Что происходит? – спрашиваю я гораздо менее уверенно. – Где мой сын?

Он наклоняется вперед, чтобы поставить на стол кружку. Я пью из этой кружки каждое утро. Зак раскрасил мне ее сам в подарок на день рождения два года назад. «Самой лучшей мамочке», со звездами и неровными сердечками, с подписью и датой внизу. У меня в горле встает ком.

– Я сейчас скажу кое-что чрезвычайно важное. Не буду повторять дважды, так что слушайте внимательно, не пропустите ни одного слова.

Я открываю рот, чтобы возразить.

– Ваша соседка мертва.

Он так просто это произнес, что я не сразу понимаю ужасное значение его слов. Но когда до меня доходит, это как удар в висок. В мозгу у меня начинает верещать тонкий свисток.