Джек Джордан - Не навреди ему

– Зак? Пола?

Не дождавшись ответа, придвигаю к себе один из горшков с лавровыми деревьями, которые стоят по бокам от входа. На ноги мне сыплется земля, я роюсь в горшке в поисках второго ключа. У меня кружится голова, и я пытаюсь собраться, встав на четвереньки на крыльце и дрожа от холода.

Держись.

Открыв глаза, замечаю, как блестит ключ в горшке с землей.

Я выкапываю его и поднимаюсь на ноги. Руки у меня покрыты землей, колени грязные. Меня так сильно трясет, что не сразу удается вставить ключ в замочную скважину, и я поворачиваю его с такой силой, что, боюсь, он сломается в замке.

Дверь распахивается.

– Пола?

Я жду, когда она отзовется, когда Зак выбежит из-за угла меня встретить, а рядом с ним будет восторженно подпрыгивать Мишка.

В доме стоит звенящая тишина.

Я бегу проверять комнаты, сначала кухню, потом гостиную и останавливаюсь у камина, чтобы перевести дыхание. В доме по-прежнему оглушающе тихо.

Их здесь нет, но, даже несмотря на все свидетельства, это никак не укладывается у меня в голове. Если я буду искать дальше, бежать дальше, я найду их целыми и невредимыми. Это не может быть реальностью. Я трясусь всем телом, мне больно дышать, больно думать, потому что каждая новая мысль переполняет мой мозг настолько, что я не могу дальше думать и трясусь еще сильнее. Я стою посреди гостиной почти с минуту и смотрю на фотографию на каминной полке. На ней Пола со своей дочерью.

Может, они пошли гулять с Мишкой, чтобы быть подальше от всего этого? Это похоже на Полу.

Но разве она не позвонила бы мне?

Я инстинктивно хлопаю себя по карману в поисках телефона, и у меня падает сердце, когда я вспоминаю, что оставила его в сумке. В той самой сумке, где копался один из незнакомцев у меня на подъездной дорожке.

По оставленной мною же дорожке из земли я возвращаюсь к двери и снова бегу по лужайке. Темнеет, и мне приходится напрягаться, чтобы разглядеть землю под ногами. Из двери моего дома выходят один за другим люди, некоторые уже собирают оборудование под звук захлопывающихся дверей фургонов.

Они не уедут, пока я не выясню, где он.

Я бросаюсь в дом и падаю, когда у меня из-под ног неожиданно вырывают пластик. Я приземляюсь на бедро, и боль отдается в ляжке. Я оглядываюсь, не понимая.

На противоположном конце прихожей стоит человек. Он сворачивает пластик в рулон, на губах у него расползается усмешка. Когда он начинает смеяться, меня охватывает желание заставить его заткнуться. Я с трудом встаю на ноги и иду в гостиную. Там стоят трое, ждут меня.

– Где мой сын?

Я бросаюсь на человека с холодными голубыми глазами и с такой силой хватаю его за воротник, что он отступает назад.

– Где он?

Я отчаянно, с силой колочу его по груди, размахиваясь и ударяя вслепую, пока не попадаю ему по носу. Из ноздрей у него брызгает кровь.

Какие-то руки хватают меня сзади и оттаскивают назад с такой силой, что ноги у меня почти отрываются от земли; они швыряют меня об стену с оглушительным стуком. В шее что-то хрустит, перед глазами плывут круги. Я чувствую запах крови у него из носа, чувствую дыхание тех, кто пригвоздил меня к стене.

– Закройте ей рот.

Рот мне накрывает большая рука в перчатке.

– НЕ ВЗДУМАЙ! – слышу я, вгрызаясь в руку. Меня снова ударяют головой об стену, и по позвоночнику пробегает жаркая острая боль. Комната бешено вращается у меня перед глазами. Я пытаюсь схватить ртом воздух, перчатка покрывается моей слюной.

Я не могу дышать.

Голубоглазый ищет что-то в телефоне, втягивая носом кровь, лицо у него призрачно-белое в свете экрана. Я щурюсь от яркого света, когда он подносит его к моему лицу.

На фотографии Пола. Ее кожа приняла тошнотворно-серый оттенок. Глаза у нее распахнуты, губы приоткрыты. В середине лба зияет глубокая темная дыра, уходящая внутрь черепа. Ее тело бросили в какой-то колодец, и густо-черная вода пропитала ее одежду.

Я кричу в ладонь, которая закрывает мне рот, и так сильно рыдаю, что им приходится держать меня вдвоем, чтобы я не извивалась. Но я все равно не могу отвести взгляда от фотографии. Человек убирает телефон в карман брюк.

– Если не сделаешь так, как мы говорим, твой сын к ней присоединится. Я сам засажу ему пулю в голову. Поняла?

Рука в перчатке больше не прижимается к моим губам. Я ловлю ртом воздух.

– Почему я должна вам верить? Как я могу быть уверена, что он еще жив?

Я кричу, рыдаю, но ничего не могу с собой поделать. Он смотрит на меня своими холодными голубыми глазами и вздыхает. Капля крови падает у него из ноздри и приземляется между ботинок. Он достает телефон и прижимает его к уху. Мы все ждем, слушая отдаленные гудки.

– Дай ему трубку, – произносит он.

Он подходит ко мне, и я сжимаюсь, ожидая еще один удар об стену, но вместо этого он подносит телефон к моему уху.

На другом конце я слышу приглушенное шуршание, как будто одна штанина трется о другую при ходьбе, и эхо шагов по твердому полу. Со скрипом петель открывается дверь. Я тяжело дышу в трубку, переводя взгляд с одного лица на другое.

– Мам?

Звук его голоса выбивает из меня дух. Я замираю, открыв рот, по лицу у меня катятся слезы.

– Малыш?

Зак разражается слезами, как будто до этого долго крепился. Я никогда не слышала, чтобы он так плакал, и мне так хочется заключить его в объятия, гладить по голове, целовать каждый миллиметр его лица. Понимая, какое между нами расстояние, я начинаю рыдать еще сильнее. Я закусываю губу, чтобы собраться, и стараюсь говорить как можно четче.

– Малыш, послушай меня. Слушаешь? С тобой все будет хорошо. Я обещаю , что вызволю тебя. Понял?

– Ма-ма-мамочка…

Каждый его всхлип отзывается невыносимой болью. В груди у меня нестерпимо жжет. Они могут меня бить, могут связать, могут выпустить обойму мне в голову, но ничего не сравнится с этой болью.

Человек отнимает телефон от моего уха.

– Нет! Я должна сказать, что люблю его!

К моим губам поднимается рука в перчатке.

– Пожалуйста!

Рука зажимает мне рот. Когда он вешает трубку, у меня подгибаются колени. Двое рывком ставят меня на ноги.

– Теперь понимаешь, что поставлено на карту?

Я яростно киваю под рукой в перчатке, мокрой от моих слез.

Я не могу дышать, я не могу дышать, я не могу дышать.

– Дайте ей сказать.

Рука приподнимается. Я глотаю ртом воздух и выдыхаю с отчаянным стоном:

– Да!

Они меня отпускают. Я мгновенно оседаю на пол и плюхаюсь на копчик.

Сквозь пелену слез вижу, как тот, кого я била, достает что-то из кармана, а его приспешники выходят из комнаты. Это мой телефон. Он достает из него аккумулятор и вставляет тот, который взял с журнального столика, а потом делает то же самое с моим рабочим телефоном. На подъездной дорожке один за другим загораются фары, так ярко освещая комнату, что я едва могу разглядеть что-то, прищурившись. Я откидываюсь на стену, голова у меня кружится, слушаю ворчание заводящихся моторов, отдаленные шаги, лопотание незнакомой речи.