Фелисетт - Стук из шкафа

– Я что-то забыла. Почему я здесь? А? – устало посмотрев на свою взлохмаченную соседку, играющую со своими волосами. – Эй, – и махнула на нее рукой.

Скомканный лист бумаги, ее забавлял. Она, то и дело его комкала, и снова расправляла, изучала его появившиеся прожилки, поднимая их к солнечному свету. Николай вздохнул: «Дело идет к деградации». А Валентина тем временем, изучала появляющиеся фигуры на изгибах бумаги, и про себя рисовала карикатуры для детских книжек.

– Так вы говорите, что был опять этот стук? – борясь с зевотой, проговорил Николай – которую ночь его мучила бессонница. В то же время его встревожил вид пациентки. На морщинистом лице сияла загадочная улыбка.

– Да, я боюсь вам признаться, но я скажу. Внутреннее чутье мне подсказывает, что вы сможете мне помочь, – доктор тут же встрепенулся, как петух перед рассветом, глаза его оживились, словно только что увидели в первый раз в своей жизни рассвет. Он тут же присел рядом, и взял ее руки бережно, боясь спугнуть.

– Рассказывайте, Валя, ради бога. Не бегайте в лабиринте своих мыслей, я помогу вам. Я смогу раскидать указатели, и ориентиры, вы только говорите! – он проговорил волнительно, с невыразимым отчаянием, и уже мысленно вырисовал картину, как он подводит эту хрупкую женщину к ее родным и с гордостью говорит: «Берегите ее. Ведь мать у вас одна».

Робко она посмотрела на его нежную, докторскую руку и ухмыльнулась, сомневаясь в честности намерений доктора.

– Дело в том, что я что-то забыла. Видимо по этой причине я и оказалась здесь. Сегодня видела сон, и прошу заметить, сны мне не снятся тогда, когда я принимаю таблетки, – закапризничала она. – С вашими таблетками, меня клонит в сон, и постоянное уныние внутри сопровождает сутками напролет. В голове только сплошной туман, окутанный унынием и тоской. Но уже несколько дней я не принимаю таблетки, и я во сне дошла до двери, за которой, была разгадка… – сделав многозначительную короткую паузу, она добавила, обведя взглядом кабинет, – почему я здесь нахожусь. И я думаю, вы сможете мне помочь – вспомнить, что я натворила, и что за фигура бегала у меня во сне. Я не дура, понимаете доктор? – рассказ сменился на мольбу.

Но Николай испуганно отстранился, и некоторое время колебался.

– Я предлагаю вот что. Мы с вами постепенно к этому придем? Будем каждый день, восстанавливать события. Договорились?

Валентина рассказала свой ночной кошмар, и, заплакав, закрыла лицо руками. Николай некоторое время не решался к ней подойти, но какая-то сила его подтолкнула, и он ее приобнял. Валентина подняла на него глаза. Врач отстранился. Испугался. Что происходит? Глаза. Это омут. Это горящие одинокие окна в покинутом городе. Это болото, затянувшее все заросли вокруг. Это паутина с бултыхающейся, молящей о помощи, мухой.

Николай тряхнул головой: «Что это – гипноз?» Проводя взглядом пациентку до двери, он еще долго стоял в раздумье. После чего подошел к столу и наскоро накидал на листке план своих действий. Список на бумаге, заканчивал каждую беглую строку вопросительным знаком. Но последний вопрос, был написан твердой рукой, выделительным аккуратным почерком, с красивым загибающимся знаком: «Кто она?»

Николай с глубоким вздохом повалился на примятый сложенный диван, задумавшись, стал собирать со спинки катышки от клетчатого шерстяного пледа. Увлекшись этим процессом, приход Инны стал для него неожиданностью. Скомкав в ладонь разноцветный мусор, радостно встретил взглядом супругу. Инна была в хорошем расположении духа, и что-то кокетливо напевала себе под нос, освобождая запотевшие стопы от туфель.

– О, Николя, ты дома? – он обрадовался ее приходу, не желая больше оставаться со своими мыслями наедине, Николай зашагал за ней на кухню.

– Как на работе? – сухие слова, брошенные в никуда и похожие на ворох сухих осенних листьев, подброшенных усталым дворником. Инна всегда была холодной и черствой, казалось, ее не тревожили чувства других, этим она напоминала ему его мать. Чрезвычайно строгую, требовательную, сухую женщину, способную наказать Николая за проступок не словом, а делом. Медсестра по призванию, мать стремилась сделать из сына блестящим врачом, каким хотела быть она. С самого детства она водила его в больницы, показывала грязные вонючие палаты, но мать видела только крепкие стены, надежность окон, и стойкость коек. Для Николая было пыткой видеть мучающихся больных, запах больницы, вид иголок, скрежет металла, доносившийся из хирургии, внутри него все протестовало натиску матери. Но он ее любил, и всю жизнь самоотверженно доказывал ей свою преданность. Возвращаясь смертельно усталым, после дежурства, он как побитая собака, виляя хвостом, с удовлетворением, отчитывался: «Сегодня спасли человека». И мертвецки засыпал. Спас не он, но он видел, как человеку дали вторую жизнь, и Николай был счастлив быть свидетелем этого, и по праву считал себя участником этого спасения.

После смерти матери, вся его собачья верность, отдавалась Инне, которая ему напоминала мать – жестким характером, и природной красотой.

– Все прекрасно, моя прекрасная маркиза, все хорошо, как никогда, – иронично пропел он себе под нос. Инна удивлённо вскинула брови, осведомилась, что его так обрадовало. Хотя она не могла взять в толк, какое может быть удовольствие работать в психбольнице. Удрученные, озабоченные, и усталые медработники, перемещаются из палаты в палату, наблюдая за убогими и грязными больными, которые как тараканы не могут сидеть на месте. Мужа она видела именно таким: угрюмым и усталым. Николай множество раз пытался ее убедить в обратном, он мог сутками напролет рассказывать, о чистых белоснежных палатах, о том, как в ординаторской они пьют чай и душевно смеются, и каждый день помогают людям, несмотря на их помутившийся рассудок. Но Инна была непреклонна, ей были интересны только истории о психически больных людей. Николай прекрасно это знал, поэтому, сегодня намеренно начал медленно, затем быстрее и ярче описывал свой день, специально упустив историю Валентины, чтобы слушательница сама его спросила, или лучше настояла на этой истории. А если не спросит, думал он, тем и лучше, эту историю он оставит на следующий раз. Инна, удовлетворившись услышанным, только и смогла произнести: «Да уж» и удалилась в свою комнату. «Да уж» – два холодных слова, которые он слышал на протяжении всей своей жизни. «Да уж» – это минус три в дневнике, и вода вместо мяса собаке. Когда это слово произносила мать, собачий хвост отпадал. Николай, зажал челюсть, ему хотелось, чтобы им восхищались, а не бросали в след сухие слова. Он сокрушенно опустил голову: «Мама. Я стал врачом. Как ты хотела. Но почему у меня не вышло стать спасителем?»