Виолетта Векша - Страшная сказка

Вскоре лес изменился: стал гуще, плотнее; ветки приходилось топтать ногами, ибо оледеневшие руки давно покрылись царапинами и уже не слушались. Продираясь через холодные, наверняка ядовитые шипы, кожей прорывая себе путь, я чувствовала, как горячим отчаянием обжигает глаза. Это невыносимо… При таком темпе я, дай бог, через неделю дойду до станции!

Когда за липкой стеной колючек, шипов и терний показался густой просвет, я вначале не поверила своим глазам. Остервенело, с радостным предвкушением я принялась переламывать щетинистые суки, горя желанием как можно скорее выбраться из колючей паутины. Неожиданно в правую руку иглой кольнула резкая боль, и я вскрикнула. Осветив фонарем пульсирующий жаром палец, я поджала губы. Плевать, пара-тройка заноз – меньшее, что могло случиться со мной в этом лесу. Посасывая окровавленный палец, слизывая с него солоноватую кровь, я переступила через сплетенные корни деревьев и повыше подняла фонарь. Мое счастье длилось недолго: бледный, тускловатый свет пару раз мигнул мне, а потом из глубины фонаря что-то затрещало, заискрилось, и уже через секунду я осталась в кромешной темноте.

– Твою мать, – выругнувшись, я с тихим раздражением подумала, что в последний раз отец, наверное, менял эти батарейки тысячу лет назад.

Одно радует – я все же успела увидеть, что ряды кустарников наконец закончились. Лес удивительно скоро поредел, образуя то тут, то там рваные прогалины.

Сделав один только осторожный шаг вперед, я тут же налетела на что-то острое, в темноте было не разглядеть на что. Послышался легкий хруст, в ноге резко стрельнуло, и от неожиданности я повалилась на сырую землю. Застонав, я уткнулась лицом в сырую землю, вдыхая густой запах сгнившей листвы и чувствуя, как левая нога наливается жаром.

Очень осторожно, едва дыша, я приподняла таз и, упершись локтями во что-то холодное и мягкое, потянулась к лодыжке. Дрожащими руками я ощупала ногу, проводя рукой по разорванной ткани джинсов и чувствуя холодный металл той штуки, что намертво прижимала меня к скользкой листве. Сердце словно окатили кипятком.

«Лисий капкан», – мелькнуло у меня в голове. Аккуратно зажав ногу в заледеневших пальцах, я потянула ее на себя – бесполезно. Тогда я обхватила стальные дуги двумя руками и со всей возможной силой попыталась их разжать. Результатом стали сбивчивое дыхание и разодранная у основания щиколотки джинсовая ткань.

– Ну же, давай… – в сердцах закричала я, с остервенением стискивая ледяные петли. – Черт… вот же черт!

Я закусила губу и сделала еще одну попытку вырваться.

Все равно что биться о глухую стену, подумала я спустя час. У меня ничего не вышло – только сел голос и я ужасно продрогла. Холод пробирал до костей, минуя свитер и утепленную куртку и добираясь до сердца ледяным студнем. Даже ярость, все еще тлеющая в моей груди, была бессильна против лютых заморозков майской ночи. Слабовыраженная боль в лодыжке – запоздалая, отрезвляющая – сменилась ноющим покалыванием. Выбившись из сил, я тяжело вздохнула и легла на землю. Прислушалась. В этой части леса ночная жизнь кипела разношерстными криками, шорохами, хрустами. Мне даже на одну сумасшедшую секунду послышалось, что меня кто-то звал.

На грани между сном и реальностью я вспомнила, что практически ничего не ела сегодня. Из живота раздавались какие-то поистине ужасные звуки, веки становились всё тяжелее, и я с готовностью погрузилась в беспокойную, наполненную лесными шебуршаниями дрему.

Меня разбудил приснившийся кошмар: огромный ротвейлер нёсся на меня со всей своей собачьей скоростью. Проснулась я сонная, и какое-то время у меня дергались ноги – наверное, я все еще пыталась убежать от взбесившейся псины.

От боли, стрельнувшей мне в лоб, я, словно утопающий, внезапно вынырнувший на поверхность, жадно втянула в легкие предрассветный воздух. Чувствуя головокружение, я оглянулась: солнце освещало холмистые склоны, и я наконец увидела свою ногу – опухшую, раздутую и окровавленную. Бурая плоть, точно мертвый безобразный обрубок, притягивала взгляд как магнит. Сглотнув, я постаралась отогнать страх, но он все равно сковал мне грудь тугим кольцом. Тогда я сжала зубы и попыталась высвободиться, но добилась только одного – ногу словно бы в одну секунду укололи тысячами иголками.

Вздохнув, я закрыла лицо руками. Положение было ужасным, если не катастрофическим. Я одна, без еды и воды, в самой чаще леса, из-за ноги я не могу сдвинуться с места, и ни одна живая душа не знает, где я. Вдруг – и это показалось мне отголоском кошмарного сна – я услышала звуки ломающихся ветвей и сильный хруст вдалеке. Звук был такой, будто кому-то резко переломили пополам позвоночник.

Соф, сейчас же возьми себя в руки, скомандовала я себе, весьма некстати вспоминая истории о голодных волках, которые рассказывал мне в детстве папа. «Это всего лишь заяц вышел добыть себе завтрак. Милый, славный зайчик…», – говорила себе я, замерев в тревожном ожидании.

– Софи! Софи Майер! – прокричал кто-то в глубине чащи.

«Разве зайцу может быть известно мое имя?» – тупо подумала я, оборачиваясь на крик.

– Софи! Откликнись, ты здесь? Софи! – прозвучало где-то вдали. И потом, через минуту, снова: – Софи! Софи Майер!

Я прикусила губу, заколебалась. Мне удалось распознать звавший меня голос: он принадлежал мужчине 45 лет, добродушному толстяку – шерифу полиции Лаундервиля (хотя формально в Ирландии нет такого звания, мы, лаундервильцы, на английский манер прозвали Морриса шерифом).

Я провела страшную ночь в лесу и чувствовала себя до бессилия изможденной, но мозги у меня еще соображали. Шериф звал меня по имени, намеренно ища в лесу следы моего присутствия, а это означало только одно: родители разоблачили мой побег и обратились в полицию за помощью.

Пока я, закусив губу в попытках найти выход, буквально ощущала, как трещат от напряжения сосуды в голове, голос мужчины отдалялся, мчась за хозяином вглубь леса – слишком быстро, как мне тогда показалось. Я смотрела вдаль, сквозь пушистые ветки сосен; колыхающиеся деревья, выросшие на высоких холмах, казались размытыми, нечеткими, на меня словно нашло оцепенение.

У меня было всего два варианта: промолчать и тогда, скорее всего, умереть здесь, в одиночестве, от голода и жажды или откликнуться и позволить Джеку Моррису совершить героический подвиг. Выбор был, хоть и дался он мне с трудом. Я выбрала второе, и пока мистер Моррис пробирался ко мне через сплетенную, как нити шерстяного одеяла, стену деревьев, я понимала, что не смогла бы поступить иначе. Я думала о Мии и о том, что она бы этого попросту не перенесла.

Два дня спустя я лежала у себя на кровати и читала роман Чарльза Диккенса, перипетии сюжета которого заставляли понемногу забыть многое из того, что произошло потом, когда шериф города спас мне жизнь.