Андрей Сенников - Зов. Сборник рассказов

Степан, по обыкновению, казался близкой деталью пейзажа. Пугающе близкой, как Мировое древо, выточенной из его змеевидного корня в грубом подобии человеческой фигуры. «Что? Куда „идёшь“? Ах, наброски… Только пойдём к самой избушке, к подножию…»

Вике было всё равно откуда начинать. По виду, ей бы и вовсе не хотелось начинать. Наброски Оксаны оставили её равнодушной. С одной стороны, техника рисования у неё была лучше, с другой – неясно, куда подевались эзотерическая восторженность и возбуждение новообращённой. Может быть, её смущал Степан, который вызвался помочь с этюдником и теперь молча вышагивал рядом, выбирая, возможно, момент для объяснений. По дороге Оксана чуть отстала, задержавшись собрать свои принадлежности и полиэтиленовый пакет с бутылкой воды, парой полотенец и прокладками, с которыми в преддверии месячных она не расставалась, как астматик со своим ингалятором.

Степан с Викой медленно приближались к избушке, не похоже, чтобы они разговаривали. Ведьмин палец с другого берега клонился к человеческим фигуркам: не то грозил, не то предупреждал. «С любимыми не расставайтесь…», – пробормотала Оксана. Господи, неужели так бывает? И человек, способный по живому, спокойно и методично резать скальпелем, видеть в крови только досадную помеху, которую нужно немедленно убрать с операционного поля, так же немеет в присутствии избранника, как и романтически настроенный вьюнош. Ох! Она ещё не влюблялась всерьёз. Чему только радовалась, не питая особых иллюзий по поводу свой внешности. На месте Степана, она имела бы жалкий вид…

Оксана двинулась вперёд, Илгун-Ты вырастало с каждым шагом как Чудо-дерево, крона закрывала всё большую часть неба, рельефнее становились контуры ствола и ветвей, запах смолы и хвои сильнее, гуще. А ещё тянуло землёй – влажной, холодной, подгнивающим деревом и сырым мхом…

Воздух под деревом был густым и липким, как патока и, казалось, звенел. Звенел тоскливым и злобным комариным писком. Голодным… Избушка слепо уставилась на пришельцев провалами оконец. Мох – чёрно-синий, – полз по щелястым венцам ошкуренных брёвен под самые окна. Концентрические кольца на торцах брёвен напоминали мишени. Справа от сруба, у самого угла, в землю врастал один из исполинских корней, но их ещё было много: за домом – самые мощные, колоннообразные, – в расщелине, в сырой глубине которой ещё клубилась ночная тьма, несколько корней потоньше вонзались прямо в скат крыши; корни-щупальца впивались в склоны. Палая хвоя устилала всё вокруг ржавым ковром.

Один взгляд вверх, в хаотичное переплетение сучьев, и голова норовила зарыться в плечи. Тело цепенело, стоило только задуматься о прочности корней-колонн, подпирающих исполинский ствол.

Они остановились метрах в десяти от сруба.

Степан опустил этюдник на гальку, присыпанную хвоёй.

– Я пойду?

Никто не ответил. Оксана осторожно опустилась на свой стульчик, Вика возилась рядом, устраиваясь.

Он провожал троицу взглядом, тщательно считая шаги. На счёте сто Виктор поднялся, аккуратно поставил початую банку на стол и подошёл к машине. «Закрыл или нет?». Палатка надёжно прикрывала его от случайных взглядов, но он медлил, зацепив ручку задней двери, указательный палец легко, словно лепесток ромашки, касался запорного крючка. Подушечка пульсировала. Виктор выдохнул, вдохнул и, задержав дыхание, плавно надавил.

«Двадцать два»…

Остальное сделал быстро.

Через две минуты Сергачёв сидел на том же стуле, в той же позе, только початая банка в руке была новой, и сердце колотилось как на первом занятии в анатомичке.

Идея зажглась минут через двадцать бездумной возни углём по картону.

Она сделает прозрачную плоскость из оргстекла – нулевая отметка, уровень земли, – с отверстием посередине. Через него пропустит проволочный каркас, который позже обрастёт глиной. Плоскость визуально поделит фигуру в соотношении два к пяти: две части каркаса над плоскостью, три – под. Или больше? Оксана прикинула высоту будущей скульптуры и пропорции на отдельном листе, сделала грубый набросок. М-да, может получиться. А если верхушку Мирового дерева обкорнать?! Да-да! Мёртвый ствол с обрубками ветвей, грубая фактура шелушащейся коры. Избушка, застрявшая в корнях как высушенная голова-амулет в хижине амазонских индейцев. Голова Матери-которая-знает! И ветвистая, мощно развитая корневая система под землёй-плоскостью. Живая… Много больше той части, что над поверхностью. До божественной истины нечем достать, нечем дотянуться. Проси – не допросишься. Остались только тьма и глубина…

У Оксаны пересохло во рту.

Ей понадобятся детали. Много деталей.

Девушка отложила общий набросок, взяла чистый лист.

Глубокие трещины на брёвнах, сухие языки отслоившейся коры, мох между венцами похож на сплющенную, почерневшую губку. То, что издали казалось травой – яркие пятна лишайника, ползущего по краям дверного проёма – неопрятного, непомерно растянутого рта, из которого тянет плесенью и глухими проклятьями. Свет робко заглядывает в пустые глазницы окон, катаракта паутины «дышит» в углах. Получится передать? А как? Внутри чудится движение, осторожное – чтобы не спугнуть, – хищное.

Оксана поспешно сморгнула, но морок остался как ожог на сетчатке. Перескакивал за взглядом по крыше, скользил в прорехах кровли по обнажённым ребрам стропил из окаменевших жердей. Метался по бумаге за кончиком угля, толкая под руку. Линии выходили неточными, много лишних. Оксана прикрыла глаза. Светлое пятнышко под веками медленно гасло, словно погружалось в глубину, и, наконец, застряло за глазами крохотным комочком боли. Запястье ныло. Девушка почувствовала солнечно тепло на плечах, слабый ветер тихонько трогал пряди волос и едва касался разгорячённого лица. Оксана выпрямила спину и поднялась – размяться.

Она потопталась, глянула в сторону Вики, испытывая неловкость, словно подглядывала. Лист перед Викой был чистым, карандаш – такой же, как у Оксаны, – зажат в руке, голова склонена к плечу, волосы закрывали лицо. Она не сделала ни одного штриха. Оксана отвернулась. Бывает, хотя странно.

Расслабиться и отвлечься не получалось. Слишком много впечатлений. И немая громада над головой. Оксана обхватила себя за плечи, пальцы непроизвольно подрагивали. Она прошлась, приближаясь к хижине, палой хвои под ногами становилась всё больше, вскоре она совсем заглушила шаги. О таких – беззвучных, мягких, – она мечтала, играя с двоюродным братом в разведчиков на обрывистых склонах песчаника, у пересохшей речушки на родительской даче. У Димки получалось, и он всегда выигрывал, бесшумно подкрадываясь, а у неё всякий раз замирало сердце за мгновение до того, как сильные загорелые руки обхватывали её сзади, зажимая рот…