Андрей Сенников - Зов. Сборник рассказов

Оксана вскрикнула.

За столом рассмеялись.

– Я не хотел никого пугать, – сказал сквозь смех Виктор, – Как и в тот раз. Но кричали похоже…

Она краснела безобразно, пятнами. И сейчас чувствовала жгучие кляксы на щеках и шее. Кислая горечь заполнила рот. Оксана потянулась к стакану с подсыхающими островками пены на стенках, но, коснувшись стекла пальцами, отдёрнула руку.

– Кому пришло в голову построить там дом?! – выпалила она перед собой. Алкоголь притупил внутренний слух, и слова упали резко, перестуком, словно рассыпанные по столу гвозди.

Смех оборвался. В тишине пламя газовой плитки шипело как клубок растревоженных змей. Ночной мотылёк с треском бился о лампу под потолком. Кия тихонько гладила гальку в густой темноте за палаткой.

Сергачёв покосился на Вику, та пожала плечами.

– Это очень старый дом, – сказал вдруг Степан. У Оксаны обмякли плечи – как камень с души. С затаённой радостью она мимолётно подумала, что никто не спросил, о каком доме она говорит. И где это – там? Вообще, о чём? Никто. Ни Виктор, улыбка которого застыла и напоминала теперь болезненный оскал. Ни Вика, чьи глаза заблестели жадными тревожными сполохами болезненного любопытства, она, наконец, почувствовала. Мертвенный лак треснул и осыпался, обнажая нервы и способность воспринимать невидимое.

– Ему лет сто, может, больше, – проговорил Степан закуривая. Он смотрел на свои руки, на струйку сизого дыма и, кажется, продолжать не собирался.

– Разве можно жить в таком месте? Под всем… под этим, – Оксана не закончила. Мысль о тоннах дерева над головой вгоняла в тошноту.

– Нет, – ответил Степан, – Строго говоря, это не совсем жильё. Скорее – храм, и никто кроме Олман-ма Тай жить здесь не может…

– Кто?

– Мать-Которая-Знает, ну, ведунья по-русски. Что-то вроде жрицы Дерева Истины…

– Начинается, – Сергачёв не скрывал презрительной усмешки, – Ведьма из Блэр: Сибирская страница.

– Ш-ш-ш, – Вика сделала сердитые глаза.

Виктор отсалютовал ей пивной банкой.

– Виктор! – Оксана нахмурилась и вновь повернулась к Степану, – Расскажи, что знаешь. Почему-то ты привёз нас именно сюда.

Тот вздохнул.

Сергачёв демонстративно уткнулся в смартфон: сигнала здесь не было, только в игрушки погонять. Степан заговорил.

– Тельмучины верят, что Илгун-Ты, Мировое Древо проросло из зерна Истины, которое Унгмару, бог Света, случайно обронил на землю, возделывая свой небесный сад. Упав, зерно раскололо горы, и должно было погибнуть на мёртвой каменистой почве, но Кельчет, Мировой змей и властитель подземелий, натаскал в расщелину земли из глубоких нор и напоил почву подземными водами. Так появилось Илгун-Ты, что тянет ветви к Свету, а корни – в самое сердце Тьмы…

Степан замолчал. Лоб собрался морщинами, темные глаза почернели и стали походить на крохотные кусочки угля, как у того старика в деревне. Сигарета догорела до фильтра, он не заметил.

– Хочешь сказать, это то самое дерево? – Оксана постаралась скрыть разочарование. Дурацкая байка. Никакое дерево столько не проживёт.

– Что? А-а, нет, вряд ли оно то самое, первое, но это неважно…

– Почему?

– Разве ты не чувствуешь? – Степан пожал плечами с видом «я всё сказал», чем напомнил Оксане краснокожих героев Купера. С ответом она не нашлась.

– И всё? – прервала затянувшуюся паузу Вика.

– Говорят, через Илгун-Тебя можно обратиться к Богу: с просьбой, вопросом – не имеет значения.

– Как это?

– Нужно прикоснуться к дереву и спрашивать, ну, или просить. Спрашивать и слушать. Слушать дольше. Если сразу Бог не ответит, то, как правило, оставляют подношение-памятку на ветке. Здесь это давно делали на обнажённых корнях: цветную ленту, ремешок, шнурок, что угодно, что можно привязать. Там, – Степан мотнул головой, – под крышей – их целые завесы. Некоторые очень старые, с тех времён, когда и сруба не было…

– А звери здесь есть? – спросила Вика, тревожно всматриваясь в темноту за палаткой. Кажется, ей захотелось в туалет.

– Звери здесь не ходят, – заметил Степан, – Пожалуй, и птицы облетают дерево стороной…

– Почему?

– Не знаю.

– И поэтому у тебя в багажнике «вепрь» лежит, а на поясе «Диверсант», – встрял вдруг Виктор.

Степан дёрнулся. Сергачёв смотрел бесхитростно: я, мол, не рылся в вещах, но трудно не заметить.

– Человеку тоже долго находиться рядом нельзя, поэтому послезавтра мы уедем… – сказал Степан.

– Почему? – Оксана отмахнулась от непонятной реплики про кабана, тем более что Сергачёв вновь уткнулся в экран.

Степан медленно отвернулся от Виктора.

– Могу только повторить, что мне рассказывал отец. Я был маленький, но помню, – сказал он. – Представь, что ты начинаешь понимать, слышать, видеть и чувствовать всё вокруг: каждый камень, травинку, каплю воды; лес и горы, небо и землю; зверя и человека, свет и тьму. Не только сейчас, и то, что рядом, но от сотворения мира и до его конца. Каждого и каждое, что приходило в жизнь…

– С ума сойти! – воскликнула Вика.

– Именно, – подтвердил Степан. – Сомневаюсь, что человек может вынести подобное и остаться в здравом уме. «Сопричастность Божескому не может продолжаться долго, не потревожив рассудок».

– А как же эта женщина? – у Оксаны вновь всё стянуло в узел внизу живота.

– Не знаю. Это опять же всё рассказы, байки. Возможно, Олмон-ма Тай уже не совсем человек. И почему должна здесь находиться – непонятно. Я, конечно, у отца спрашивал, что да как.

– И что?

– Да ничего. Говорил, что последняя погибла, когда в двадцатые здесь, в устье Кожуха бойцы уездной ВЧК настигли остатки уходящей за кордон банды штабс-капитана Мельникова. Был бой, ну и… Олман-Ма Тай убили. Случайно или намеренно – неизвестно. Кажется, с тех пор тот утёс – Степан мотнул головой в сторону реки, – и называют «Ведьмин палец», а почему? – кто знает… Ещё говорят, что Дух Олмон-ма Тай всегда витает поблизости: не то охраняет людей от их желаний, не то ждёт инкарнации… В космогонии тельмучин таких полубожеств десятки, как и легенд об одержимости неприкаянными душами, Сунесу, или куда более сильными духами – Бурханами, стражами священных мест, хозяевами лесов, гор, озёр или рек. С этой точки зрения – Олман-ма-Тай никогда не была человеком, точнее, тело женщины только носило дух особого Бурхана, охраняющего портал между Нижним миром и Верхним…

В палатке повисла вязкая тишина, готовая расступиться, пропуская в круг света ражих мужиков, заросших дурноволосьем, насквозь пропахших кровью, железом и порохом; с лицами, одинаково распухшими от укусов мошки и искажёнными ненавистью и страхом. Ужас сидит у них на плечах уродливой обезьяной. В глазах муть неприкаянных душ – убийц, насильников, осквернителей…