Евгения Высоковская - Мрачные истории Заоконья. Сборник мистических историй: рассказы и повесть

Подруга-скульпторша тоже себя к очень неуверенным относит. Она такая талантливая, лепит потрясающие фигуры из гипса, затем отливает по слепкам из них статуи. Я не представляю, как при таких способностях можно чувствовать себя неуверенно. А она каждый раз стоит на выставке возле своих скульптур, глаза в пол, ручонки трясутся, шея в красных пятнах. Мямлит что-то себе под нос. Жалкое зрелище. Правда, я на выставках ее не была, она мне видео показывала. Но творения ее я видела, прямо в мастерской. Она в подвале ее дома расположена. Не знаю, мне там очень неуютно показалось. И света дневного нет. Но она говорит, у нее других вариантов нет, если только арендовать. Но зачем, если дома есть подвал?

Мне там находиться неприятно. Сырость какая-то промозглая всегда. Подруга объясняла, что температура там именно такая, чтобы фигуры не рассохлись, и света электрического ей достаточно. А я, конечно, не хочу ее обижать, прихожу к ней, например, новую работу посмотреть. А саму каждый раз внутренне передергивает. Мы-то с ней на этих наших тренингах хорошо поработали и, если не полностью, то частично со страхами нашими точно справились. Я даже отважилась на работе семинар провести по валютному контролю для смежных отделов. Да и подруга вроде глаза опускать перестала, когда ее снимают. Зато теперь у меня, кажется, новые страхи появились.

Вот, например, весь пол мастерской усыпан шелухой от семечек. Кажется, это тыквенные семечки, и я даже не представляю, почему их там так много. Я сначала подумала, что это тоже такая задумка подруги: мало ли, может, у этих очистков отличные абсорбирующие свойства.

– Какие семечки? Это так, мусор. Что мне еще, в подвале убираться, тут пол земляной! – возмутилась она в ответ на мой вроде бы закономерный вопрос. Я ни разу не видела, чтобы она говорила на повышенных тонах. Наверное, тренинги по уверенности не прошли даром: она научилась огрызаться по поводу и без повода.

И вот каждый раз я спускалась с внутренней дрожью в этот подвал, испытывая чуть ли не омерзение от того, что приходится ступать по мягкому слою шурщащей шелухи. Она забивалась мне в швы кроссовок, и даже иногда в сами кроссовки. Возвращаясь домой, я вытряхивала эти очистки из своей обуви. Я больше не хотела к ней приходить, и даже встречаться уже стало неинтересно, но почему-то шла по первому зову.

* * *

– Ой, в чем это у тебя чашка? – спросила я, отставив чашку с чаем и с брезгливостью рассматривая свои пальцы, измазанные чем-то белым. Похоже на гипс. Я понюхала руку. Пахло мелом. Наверное, подруга, даже не помыв руки после своей мастерской, бралась за посуду, в которую налила мне чай. Она, конечно, со странностями. И довольно неряшлива. Хотя я пыталась ее понять: она творческий человек, ей не до всех этих условностей. Подумаешь, пальцы мелом испачкала.

– Не знаю, – пробормотала подруга с каменным лицом, которое не отразило ни единой эмоции. – Обычная чашка. Пойдем вниз, я покажу тебе новые работы.

Я внутренне вся сжалась, представив, что снова спускаюсь в сырой подвал с земляным полом, усыпанным шелухой семечек, но покорно отправилась за ней, вытирая попутно об джинсы руки, испачканные мелом. В этот раз мне показалось, что здесь даже запах усилился. В душном воздухе стоял противно-сладковатый запах мышиного помета, и меня слегка затошнило. Я тут же вспомнила свой недавний сон. В нем я почему-то поселилась в убогой старой квартире, давно не видевшей ремонта. В окнах были потемневшие рассохшиеся рамы и давно не мытые стекла, на трех петлях криво висели грязные занавески. Мебель в квартире из сна мне представлялась смутно. Хорошо запомнился лишь письменный стол, настолько старый, что едва держался на подгнивших ножках. Полировка вся облупилась и растрескалась, и выглядела, как ободранная высохшая кожа на болячке, а один край стола был буквально изъеден грызунами. Казалось, что даже во сне пахло мышами, а полусгнившая столешница была усыпана все той же шелухой от тыквенных семечек. Очистки валялись и на полу квартиры, прямо на ковре. Я проснулась – трудно поверить! – от омерзения и долго пыталась стряхнуть с себя невидимые очистки.

Сейчас я снова стояла в такой шелухе чуть ли не по щиколотку. Казалось, ее стало еще больше. Подруга с мрачным и безучастным лицом прошаркала по «бывшим семечкам», шурша ими, как осенней листвой. Она подвела меня к двум статуям в человеческий рост, укрытым плотной серой тканью, и медленно потянула за ее край. Ткань сползла, бугрясь в местах выступов, и перед нами предстали две гипсовые женские фигуры. Обе утопали босыми белыми ногами в очистках семечек и стояли, словно понурившись и опустив головы. Белые гипсовые волосы одной почти закрывали лицо, вторая смотрела в сторону равнодушными слепыми глазами. Пальцы одной из ее рук были испачканы чем-то красным.

Подруга, увидев мой удивленный взгляд, поморщилась.

– Черт, краской мазнула нечаянно, – пробурчала она, накидывая обратно покрывало на скульптуры. Затем развернулась и, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, пошла к выходу. Я в недоумении двинулась за ней. Я ее не узнавала. Она и раньше не отличалась особой грацией, но теперь передвигалась так, будто ей каждый шаг давался с трудом. И хмурое выражение больше не сходило с ее лица. Я снова и снова задавала себе вопрос, зачем к ней приезжаю, и не находила ответа. А еще меня вдруг осенило, что одна из фигур была удивительно похожа на одну из наших одногруппниц с терапии уверенности. Та, что смотрела вбок, с красными пальцами.

– Тебе Светка что ли позировала? – поинтересовалась я, когда мы поднялись наверх и расположились в кухне. Подруга долго молчала, отвернувшись ко мне спиной и возясь около мойки.

– Да нет, – наконец ответила она, не оборачиваясь. – По памяти сделала.

Перед внутренним взором у меня вдруг пронеслись остальные фигуры, которые стояли в мастерской. Они не все были накрыты полотном, и я сейчас была готова поклясться, что одна из них сильно напоминала нашу тренершу-психолога, которая учила нас справляться со страхами. Почувствовав, что мои вопросы почему-то раздражают подругу, я промолчала.

Тем временем скульпторша выставила передо мной на стол большую миску, наполненную тыквенными семечками. Целыми. В кожуре и с сердцевиной.

Почему-то при виде этих семечек снизу к горлу тут же поднялся тошнотворный комок, и мне почудилось, что завоняло мышами.

– Не хочешь? – пожала плечами подруга, увидев, что я зажала рот рукой. – Ну, как хочешь.

Она села за стол напротив меня, подвинула миску к себе и, уставившись глазами сквозь меня в одну точку, принялась лугзать семечки. Очистки она равнодушно сплевывала, и те летели на пол, словно так и нужно было.