Максим Касмалинский - Путь с войны

– И каждый твой земляк-ленинградец с этим бы согласился, – сказал Ветров. – Есть, правда, нюанс: в Берлине – тепло. Да и потом возможно ли отбить охоту к войнам? Один сволочной старичок мне говорил: единственная гарантия против войны – это людская память. Но ее, людской памяти, нет, она у каждого своя. Если бы заменить память иным чувством, например завистью, тогда войн не было бы вовсе.

– Спорно. Я могу привести контраргумент, вернее ремарку. Кроме своей для каждого есть и людская память, всеобщая память. Но и она может быть скорректирована, а то и вовсе извращена. А чтобы войн не было вовсе, это я не знаю, в ближайшей перспективе невозможно. Но чтобы навечно искоренить фашизм, об этом можно и нужно думать, – одноглазый чихнул в сгиб локтя. – У нас на Грибоедова жил, а может и сейчас живет один драматург, и у него есть пьеса, о том, как…неважно, о драконе. Вот я вспомнил и думаю.

– О чем ты думаешь? – вздохнул Ветров. – О том, кто после Гитлера будет объявлен пугалом для Европы?

– Отнюдь. Не в этом дело. Есть серьезные опасения, что никаких уроков из событий последних лет извлечено не будет. Не будет. Гегель говорил: уроки истории лишь в том, что история никому ничему не учит. И чтобы ты не волновался, – капитан состроил ехидную улыбочку. – Немецкий философ Гегель является великим предшественником марксизма.

– А я знаю! Учил! – воскликнул Ветров. – Цитируйте на здоровье, товарищ капитан. Хватит на сегодня, а то доболтаемся. В том смысле, что вроде ужинать пора.

Капитан взглянул на наручные часы, согласился было, но вспомнил про лейтенанта и, не вставая из-за стола, позвал Шубкина из коридора.

Походкой начинающего конькобежца вошел в кабинет Шубкин, остановился, вопросительно поглядел на Ветрова, тот карандашом показал на капитана.

– Разрешите доложить? При выполнении поставленной задачи бойцами вверенного мне подразделения…

– Давай, Шубкин, без церемоний, – поморщился одноглазый. – Тем более мы давно и неплохо знакомы. Что там у тебя опять?

– При зачистке в одной из квартир бойцы, а именно Кириллов, Бардин, Моисеев нашли конверт. По виду обычное письмо, однако, в тексте встречается: «Это нужно будет русским, поможет тебе» – лейтенант достал конверт, положил перед капитаном. – Письмо было спрятано тщательно. И фотокарточки.

Ветров подошел, взял фотографию, стал рассматривать ее, неслышно шевеля губами. Шубкин нервно теребил ремень. Одноглазый с кислым выражением лица читал письмо.

– Что ты, Шубкин, весь перекрученный какой-то? Напряженный, – сказал капитан. – Всё-таки бывший Герой Советского союза. А мы – не враги. Так – нет? Немецких писем читать еще не приходилось, в отличии… А если было спрятано, то как нашли? Может дезинформация. Сам читал? Чита-ал. Милый Йохан если богу будет не угодно… тра-ля-ля… арест или плен тра –ля-ля. Э-э-э, находилась с профессором Шиммер, штандартенфюрером таким-то …

– Баба на карточке газету держит, – Ветров нахмурился. – Фебруар сорок пятый. Это вроде бы что-то значит должно. Вроде свежие сведения.

– Вэнде значит стены, … и другие ценности, – переводил капитан. – Драй фото… твоя маленькая… кэцхен … а, кошечка. Я-асно. Ясно… Шубкин! Чего встал?! Сказано, снаружи подожди!

Шубкин вскинулся, прошептал: «Виноват» и моментально исчез. Капитан встал и взбудоражено зашагал из угла в угол.

– Музейные ценности! – процедил он сквозь зубы. – Вывезены немцами из Пушкина.

– Какого Пушкина?

– Из-под Ленинграда. Это письмо милому Йохану от его невесты, которая, надо думать, искусствовед. Она указывает, что реликвии сокрыты и сообщает место. Координаты и ориентиры на трех фотографиях. Здесь одна и надо… Понимаешь?! Это же возможно янтарная комната!

Одноглазый принялся резко накручивать диск телефона.

– Тема, тема. Реальная тема, – приговаривал Ветров, ему передалось возбуждение капитана. – Тут есть, что пораскручивать. А ты кому названиваешь?

– Колупаеву. Он же по ценностям.

Майор подошел, протянул руку к трубке, сказал ревниво:

– Говорить буду я!

История не сохранила имени солдата, который первым прокричал: «Победа!!!». Да это и не важно. Ликование промчалось по Земле с заката на восход, планета в эти сутки вращалась побыстрее. Флаги, объятия, выстрелы в воздух, слезы и смех в Берлине и Праге, Варшаве и Минске, Свердловске и Киеве, везде.

Взвод лейтенанта Шубкина тоже радуется. Через боль, через скорбь, через страх, на разрыв – радость.

Небольшая площадь городка наполнена криком. Старшина Мечников банкует спиртом. Шубкин сосет сухарик, нервничает и молчит. Жорка Моисеев пишет на белой стене куском кирпича. Не рейхстаг, но все же. Кириллов пытается петь, но он не умеет. Ырысту гладит его по спине.

Праздничной гурьбой взвод направился к центру поселка, а Бардин отстал. Остался один на улице, походил взад-вперед, подышал во всю грудь. Потом подобрал кирпичный обломок и написал на стене свое имя. Специально выше жоркиной отметки.

– Ырысту переводится, как счастливый? – раздался голос за спиной. На самом деле это прозвучало как «Ывысту означает щасвивый». Дефект речи, когда выговаривается «в» вместо «р» и «л».

Бардин повернулся, увидел стройного солдата с высоким лбом и широко расставленными красивыми глазами.

«Артиллерист», – презрительно подумал Ырысту, а вслух сказал:

– Сегодня все счастливые.

Артиллерист снял пилотку, вытер ей лицо.

– Куревом не угостишь? – флегматично спросил он и представился. – Я – Лев. Переводится, как Арслан.

Ырысту хмыкнул, достал портсигар с эсэсовской эмблемой, угостил Льва, закурил сам. Они присели на каменную отмостку здания, слегка возвышающуюся над землей.

– Удивительный момент, восхитительнейший, – сказал Лев-Арслан без выражения, будто вывеску прочитал.

– Такой день, ждали-ждали, – задумчиво сказал Ырысту. – Откуда знаешь про имя мое?

– Изучал, знакомился. Ты откуда родом? Средняя Азия?

– С Алтая. По-вашему, Ойротская автономная область. Это в Сибири.

– Совершенно неоправданное название области, – оживленно сказал Лев. – Безграмотное, я бы сказал. Никаких ойратов там нет давным-давно, а население представляет собой потомков племен теле и первых тюрков. Население Горного Алтая я имею в виду.

Ырысту прикрыл глаза, он отчетливо вспомнил.., то есть пейзажи эти в его памяти, как спички и нож в карманах – всегда. Алтай, весна, румяные горные склоны. Именно сейчас, в это самое время.

– Дома уже маральник зацвел, – мечтательно сказал Ырысту. – Очень красиво. Сиренево, лилово. Скорее бы. Войне конец, победа, а?

Лев шумно затянулся, стряхнул пепел себе на колено.

– Войны кончаются. Империи рушатся. Вот и первые тюрки тоже в свое время, в шестом веке создали державу, не уступающую России или Германии. С поправкой на время и кочевой образ жизни. Такая страна от Амура до Босфора. Хан Бумын, Истеми-каган, мудрый Кюльтегин, этот, правда, значительно позже. Тоже канул в Лету каганат. Как и множество других народов и царств было и сгинуло. Необратимый исторический процесс.