Валериан Маркаров - Личный дневник Оливии Уилсон

Тогда же, после завтрака, они и расстались. Он сказал, что ему надо срочно уехать из Нью-Йорка на неопределенный срок. Она не возражала – всё равно это бы ни к чему не привело. Но постоянно беспокоилась, что в один день случится нечто ужасное, поскольку уже месяц как стала догадываться о каких-то его сомнительных делишках. К тому же, однажды он проговорился, что врагов у него больше, чем друзей, потому что многие неудачники ему завидуют. Но он, мол, всегда действует в соответствии со своими принципами и обязательно доводит до конца дело, за которое взялся.

К огромному несчастью для неё, всё так и случилось: на следующий день в теленовостях сообщили, что Анджело Эспозито был застрелен на правом берегу Гудзона. «Полиция считала, что он стал жертвой криминальной разборки. Хотя кто знает, что там случилось на самом деле? У копов богатая фантазия! – усмехнулась она прискорбно. – Вечно выдают желаемое за действительное. Помню, как федералы допрашивали меня. Я рассказала им всё, что знала. «Получается, мисс Миллер, вы жили с человеком, о котором ровным счётом ничего не знали? – циничным тоном спросил один из фэбээровцев. «Я знала то, что мне нужно знать!» – резко ответила я, желая прекратить этот разговор. Я любила его, и это было главным. Всё остальное меня не касалось…»

Да, Анджело был, пожалуй, единственным, к кому Линда испытывала такие сильные чувства – не легкомысленную влюбленность, а нечто более глубокое. Все прошлые и будущие отношения казались ей пустыми и бессмысленными: ни за одного из «женихов» она так и не вышла замуж, а может, никогда и не собиралась этого делать.

«Все они были моими любовниками, доктор, – поясняла Линда, пожимая плечами, – но вела я себя крайне благоразумно и далеко не каждого ухажёра оставляла на ночь. К чему лишние пересуды?»

«Нет, детей у меня никогда не было, хотя любви в моей жизни было предостаточно. Я просто не беременела. Не знаю, почему… – говорила она, разводя руками. – То, что свершается внутри женщины – тайна, и вряд ли кто-то разгадает её».

В эти дни Линда пребывала то в унынии, то в экзальтации. Впрочем, её первое состояние нравилось Джозефу больше, ведь в восторженном состоянии она всячески пытается обольстить его, заглядывая в глаза и задерживая обожающий взгляд на нем, чем приводила его в замешательство. «Доктор Уилсон, почему вы так боитесь меня? Неужели это всё из-за идиотского этического кодекса, что висит в рамочке на стене приёмной? Там написано, что психоаналитик не имеет права заводить отношения с клиентом вне кабинета – рабочие, дружеские, романтические… Кто сочинил подобную чушь?»

Тем не менее её стремление к физическому контакту оставалось непобедимым. Можно ли ей подвинуть кресло поближе к столу? Почему бы «милому» доктору Уилсону несколько минут не подержать её за руку? Не будет ли он возражать, если они пересядут на кушетку? Не мог бы он обнять её? Она была настойчива в своих желаниях, ощущая особенно в последние годы, как уныло отцвела её жизнь, отчего ей безумно хочелось привнести в неё что-нибудь яркое, чтобы годы не казались прожитыми зря. Тем более что не осталось никого, кто смог бы доказать обратное.

«Я прошу прощения за своё поведение в прошлый раз, доктор Уилсон. Видимо, я перешагнула черту. Конечно, я согласна сохранить формальные отношения между врачом и пациенткой. И надеюсь, мы с вами останемся друзьями. Правда, у меня множество недостатков: я импульсивна, я вас шокирую, мне чужды условности. Но у меня есть и сильные стороны: я обладаю безошибочным чутьём на людей с благородством духа. И когда мне доводится встретить такого человека, я стараюсь не потерять его.

Как я себя чувствую? Меня больше волнует, как я сегодня выгляжу. О, благодарю вас, доктор. Вы истинный джентльмен. Как я провела праздники? Не спрашивайте! Майк бросил меня, сбежал к юной потаскушке, оставив коротенькую записку. Знаете, что в ней было? Еле разобрала его детские каракули: «Прости меня, Линда, но я не готов к моногамии. Можешь с этой минуты возненавидеть меня за правду». F*ck! Да большинство самцов не готово к моногамии! Знаю, что говорю, прожила не один десяток лет. Простите, я не имела в виду вас. Но скажите, доктор, что этот безмозглый кобель нашёл в ней? Хотя… не отвечайте, не надо… я и сама понимаю – молодость. Когда Майк с кислой миной принимал от меня подарки и всё время смотрел по сторонам, я ещё надеялась, что он такой, как все. Что будет верен мне, не предаст, не бросит, не искромсает душу в клочья… Мне следовало избавиться от ложных надежд, понять, что рано или поздно наступает время, когда женщина теряет своё обаяние и, как говорится, форму. Она уже не может похвастать своей красотой, но все ещё думает о мужчинах; только теперь ей приходится платить, понимаете? Она идёт на бесчисленные мелкие уступки, чтобы спастись от жуткого одиночества. Такая особа несчастна и смешна, требовательна и сентиментальна…

Но что мне, ровеснице шерстистых мамонтов, остаётся делать со своей древностью? Упс… молчу, молчу… как говорится, годы, мужчины и бокалы вина – это то, чему женщине не следует вести счёт. Хотя… чего там скрывать – я никогда не была пуританкой. А время здорово надрало мне задницу, отомстив, что не умела ценить его. И вот где я теперь оказалась: сижу в кабинете психоаналитика, истратив большую часть своих сбережений на жалких альфонсов. И лечение. Перепробовав, наверное, всё, за исключением крови младенцев: стволовые клетки, гиалуроновую кислоту, ботекс. Без толку! Мои морщины не собираются убираться, они на том же месте и, мне кажется, даже углубились! Но я не хочу превращаться в старуху. О, нет, прошу вас, не нужно сомнительных комплиментов: они мало что дают в решении проблем. С годами черствеешь, и многое уже не имеет значения, в том числе – вежливые комплименты.

Вы знаете, доктор, что такое жизнь? В чём её смысл? Зато я знаю – никакого смысла нет! Всё пшик и суета! (Тут Уилсон вспомнил излюбленное изречение старика Фрейда, гласившее: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или её ценностью – это может означать лишь то, что он болен»). Наше существование – полная чушь, бессмысленная трата времени, да и вообще – трагедия, исход которой предрешён. Сначала нас впускают в этот мир, мы взрослеем и встречаем друг друга, знакомимся и некоторое время идем по жизни вместе. Затем мы расстаёмся и исчезаем так же неожиданно, как появились. Вот он – печальный цикл: рождение, мучение, страдание, мышиная возня и, наконец, смерть. Ничего с этим не поделаешь, мой друг. И если я на самом деле отжила своё, то так тому и быть. Конец не пугает меня. Но ведь вы, дорогой Джозеф, не дадите мне уйти на тот свет во грехе? Я буду страшно огорчена, если вы мне откажете… Ах, да, я и забыла – дырявая голова, – что вы не священник, чтобы отпускать грехи. Очень жаль! Верю ли я в Господа? Говоря начистоту, не очень. Но я боюсь его!»