Луис Фернандо Вериссимо - Клуб ангелов

— Ну и что?

— Это любимое блюдо Жуана. Молчание. Наконец я услышал:

— Позвони ему.

Я позвонил Жуану:

— Следующий ужин Лусидио. Для Самуэла.

— Да?

— Утка в апельсиновом соусе. Он отозвался после долгой паузы:

— Спасибо.

Жуан пришел первым на ужин Самуэла. Заметив мое удивление, объяснил:

— Утка в апельсиновом соусе, приготовленная Лусидио. Ты думаешь, я могу упустить такое?

Маркос и Сауло пришли сразу вслед за ним и тоже удивились, увидев Жуана. Сауло посмотрел на меня. Я поднял руки вверх, показывая, что снимаю с себя всякую ответственность:

— Я предупредил.

— Ты хочешь умереть, Жуан? — поинтересовался Сауло.

— Вы забываете, — отозвался Жуан, — что есть разные версии. Первая: смерть наступает в алфавитном порядке. В этом случае очередь Даниэла. Вторая: умирает тот, кто…

Жуан вынужден был прерваться, потому что Лусидио вошел в гостиную, чтобы проверить какую-то деталь на уже накрытом столе. Когда Лусидио вернулся на кухню, Жуан продолжил:

— Вторая версия: умирает тот, кто больше всего любит приготовленное блюдо. И третья: мы все — сумасшедшие. Смерти не имеют отношения к ужинам.

— В любом случае, — вздохнул Маркос, — сегодня мы это узнаем.

Самуэл всегда подавал шампанское на своих ужинах. До и во время. Мы начали пить шампанское с чудесными канапе Лусидио. Выпили за Рамоса и Абеля и, после некоторого колебания, за Андре. Потом Жуан качнул бокалом в мою сторону и произнес:

— Пусть умрет худший.

Маркос сделал «Тсс!». Лусидио мог услышать.

У нашего повара возникла проблема с духовкой. Он рассчитал три утки на группу из восьми человек, но в духовку помещалось только две. Он решил готовить третью утку, пока мы расправляемся с двумя. Они были восхитительны. Жуан стонал от вожделения над каждым куском. Никогда он не пробовал такого апельсинового соуса. И я должен признаться, что перспектива смерти увеличивала мое удовольствие от еды. Правду говорил Лусидио о фугу: риск смерти действительно обостряет осязание, вкусовые ощущения приобретают неизведанную новизну, наступает состояние экзальтации, почти эйфории. Я вспомнил теорию Рамоса, высказанную на ужине перед его собственной смертью о том, что в наших странствующих клетках есть нечто завидующее приговоренному, то, что ревнует к несомненной смерти. Жуан должен был чувствовать то же самое. Он тоже был благословлен судьбой, наслаждался этим новым удовольствием — едой в коридоре смерти. Когда я пошел за третьей уткой, то заметил, что Лусидио отложил несколько кусков с соусом на отдельную тарелку. Жуан и я взяли на себя уничтожение добавки в отличие от остальных, пребывавших, похоже, в предсмертном состоянии, хотя бы и от удовольствия.

Сауло вздохнул и произнес:

— Это я должен был умереть…

Его уволили с предприятия Андре. Он не мог найти другую работу. У него не было денег, и, кроме того, что Сауло задолжал бывшей жене, он еще содержал Маркоса. Сауло смотрел на Жуана и на меня с завистью.

Мы продолжали есть, как два приговоренных.

Лусидио вышел из кухни с тем, что осталось от утки. Он торжественно подошел к столу, завернутый в свой смешной белый фартук, почти волочившийся по полу. Мы молчали, восемь немых ожиданий вокруг трех утиных скелетов. Мы знали, что вошли в разреженную зону принятия серьезных решений. С этого момента и впредь «Клуб поджарки» вступает в борьбу с судьбой, остальное — прочь, и наше отрочество — далеко. Лусидио сообщил:

— Осталось немного. Кто хочет?

Мы с Жуаном переглянулись. Я икнул:

— Больше не могу. Было очень вкусно, но… Жуан потянулся к блюду:

— Давай сюда.

Цитата из «Короля Лира» в тот вечер… Я потом нашел ее. Лусидио, рассказав, что секрет его утки в апельсиновом соусе заключается в кальвадосе и что соус был результатом «сердечного согласия» (он говорил совершенно серьезно) между яблоком и апельсином, которое, он надеется, понравилось, изрек:

— Отверженным быть лучше, чем блистать и быть предметом скрытого презренья.

Я не знаю точно, какой была реакция Самуэла на эту фразу. Смутно помню, он улыбнулся и кивнул, будто не мог поверить своим ушам.

В моем последнем рассказе о сиамских лесбиянках уже постаревшая Зулмира, перепробовавшая любовь со всеми видами женщин, заводит роман с вампиршей. Будучи укушенной в шею, она тоже превращается в вампиршу. Становится одержима желанием укусить за шею Зенайде, которая вынуждена постоянно быть настороже против сестриных клыков, и их неосуществленная любовь трансформируется в ненависть. Метафора, если я сам себя правильно понял, об ужасе неясной судьбы вместо судьбы пусть ужасной, но конкретной.

Ливия затыкает уши. Она старается убедить меня писать рассказы для детей.

Первым из нас стал водить автомобиль Жуан. Он угнал машину отца, посадил в нее нас семерых и повез на прогулку. Она закончилась в незнакомом дворе, после того как автомобиль, непонятно каким образом, перепрыгнул через каменную стену, которая была выше машины. Мы сбежали в бар «Албери», куда вскоре пришел хозяин дома сеньор Омеро в компании полицейского. Мы все запыхались, а у Жуана текла кровь из раны на лбу, нанесенной гипсовым гномиком из сада, который, тоже необъяснимо, влетел в салон авто через ветровое стекло. И тогда Албери произнес фразу, которую мы потом повторяли многие годы каждый раз, когда вспоминали этот эпизод: «Здесь все — ангелы».

Мы были не просто невиновны во вторжении во двор сеньора Омеро. По тону Албери было ясно, что мы невинны навсегда, независимо от того, что могли совершить. Это было не отпущением грехов, это было проклятием. Не временным и лживым определением, а приговором.

И никто из нас не походил на ангела больше, чем Маркос — Си Второй, с его деликатным профилем и плачущими глазами бассета. Он упал лицом в землю, вылезая из машины, был покрыт грязью и дрожал, но именно он подтвердил сеньору Омеро и полицейскому слова Албери о том, что якобы мы находились в баре уже два часа, знать не знаем ни о какой машине. Глаза Маркоса спасли нас в ту ночь. Спаслись все, кроме Жуана, поскольку машину его отца уже опознали. Наказание вывело Жуана из строя больше чем на месяц. И теперь Маркос больше всех плакал на похоронах Жуана. Майских похоронах.

— Это наказание, — причитал Маркос.

Он стал мистиком. Не левитировал только из-за тучности, потому что со временем тоже стал странным. Однажды он попытался затащить Сауло на Тибет и отказался от идеи, только когда Сауло, исчерпав аргументы разубеждения, раскинул руки, чтобы Маркос смог его как следует разглядеть, даже покружился, чтобы Маркос не упустил ничего — ни белого костюма, ни красного с набивным рисунком галстука. Затем спросил: «Ты представляешь меня в Гималаях?!» Маркос отказался от Тибета.