Константин Кубанцев - Готика. Провинциальная версия

– Концепцию? Что-то вроде моего личного отношения к тому, чем мы с вами будем заниматься? Или я неправильно понимаю значение этого термина? Или речь идет о стратегии – стратегии предвыборной компании?

– Давайте не играть в слова, – произнес Максим Порфирьевич нервно. – Я сказал то, что хотел. И повторю. Извольте. Расскажите о своей… – на последнем слове он все-таки запнулся и произнес его уже не так уверенно, – концепции.

– Хорошо! Вникайте! – сохраняя веселые нотки в голосе, откликнулся Сергей. – В своей концепции я руководствуюсь логикой… нового города!

– Не ясно.

– Объясняю, – Сергей задумался лишь на мгновение. – Буйство цвета и красок, и непредсказуемое многообразие оттенков, что природа, мешая в своей фантастической палитре, щедро плещет, как из банной шайки, на неисчисляемое количество форм жизни – я не люблю. Но люблю города. Воплощение живого – в неживом, в мертвом, в камне, в песке – города. Города – суть геометрия. Числа, возведенные в пропорции; их соразмерность и эстетика, их красота и уродство, их подчинение долговечному рационализму и хаос временных целесообразностей; числа, преобразованные в звуки, в шум – города. Многомиллионные столицы – древние, как история Христианства или еще древнее, и крошечные поселения на побережье, забытые Богом, и неприступные крепости, чьи стены не раз бывали потревожены зычными звуками боевых фанфар – люблю. Потому что у каждого города есть душа, а в ней – симфония. Знаете, как строится город? Сначала – много, и больше, чем нужно, и все по правилам, и все по прямой. Потом начинают добавлять. И появляются новые улицы и переулки, площади и проспекты, банки и больницы, рестораны и кладбища – застройки ни к месту и невпопад, и где придется. И все меняется, перекраивается, возводится, достраивается и, одновременно, рушится, превращаясь в пыль и прах. И вот, в какой-то непредсказуемый момент времени степень энтропии перехлестывает через край, и процесс становится неуправляемым и… В итоге хаос, крах, смерть. И возрождение, что неминуемо следует за смертью. Вот концепция моей жизни, а значит и всего того, что я в ней делаю.

– Абсурд! Выдумали, да? – сердито бросил Максим Порфирьевич. – А я ведь о серьезном!

– А я повторю: не знать – в ваших интересах! И в моих. Хотя всего, конечно, не скрыть. О многом узнаете и скоро. Как без этого? Но помните, это знание будет давить на вас. Оно навалится на вас грузом, – Сергей сделал характерный жест – он будто сдавил меж ладоней воздушный шар, – тяжелым! Непомерным! Возможно, непосильным. Особенно он будет ощутим в последние дни. Но девять месяцев вы будете спать спокойно!

– Девять?

– Я без намека. До выборов осталось десять месяцев. Первые девять – спите спокойно. А потом – начнем!

– Что?

– Низвергать кумиров и идолов, рушить иллюзии – эти мыльные пузыри нашего воображения.

– А-а.

– Вы, вообще-то, спокойно спите, Максим Порфирьевич? – спросил Сергей, легкая улыбка тронула его сухие жесткие губы.

– Спокойно, – буркнул Максим Порфирьевич в ответ.

– Зря, – весело расхохотался Сергей. – Шучу, конечно. Спите! А я уж постараюсь, чтобы ваш светлый образ остался бы незапятнанным.

– Надеюсь, что постараетесь, – вяло процедил Максим Порфирьевич.

– А если случится… – Сергей не растерял веселое расположения духа, что внезапно вселилось в него, – и кто-то наложит кучу дерьма посередине дороги, сворачивать не будем. Покрыть дерьмо кремом, облить глазурью… Торт! И попробовав его, половина из тех, кто только что кричал: “Ах, какое дерьмо, ах!”, скажет: “Ой, как вкусно!”

Мимо шли люди, направляясь по делам: в конторы и офисы, по магазинам и в кафе, в поликлиники и в аптеки. Студенты спешили в университет, расположенный на этой же стороне Ленинского проспекта через квартал, мамы, толкающие перед собою коляски, направлялись в сквер – люди шли мимо, словно призраки, без имен и пола, зябко подергивая плечами, и через тридцать шагов исчезали из поля зрения. Прохожие. Горожане. Электорат.

Они вернулись минут через двенадцать. В дверях Сергей посторонился и почтительно пропустил губернатора вперед. Тюрбанов предупредительно и, пожалуй даже, подобострастно пододвинул Максим Порфирьевичу кресло. Группа провинциалов облегченно вздохнула. Группа варягов – не обратила внимания.

Лора с усердием раздавила сигарету. В большой черной пепельнице за время отсутствия Сергей и Максима Порфирьевича прибавилось три окурка. И подняла глаза и, всмотревшись, узнала человека, сидящего по левую от губернатора руку. Она еще раз огляделась и узнала второго! Они оба тут, воскликнула она мысленно. Благополучные! Здоровые! Жирные! Но, может быть, она ошибается? Прошло столько лет!

Вихрь, овладевший её разумом, не был похож на гнев. Это был приступ ледяной ненависти. Она не ошибалась! Она прекрасно это знала. Она их узнала и не подала виду.

Ах, почему именно в Волгогорск, простонала она мысленно. Хоть на край света! Хоть за полярный круг! И на Урал, и в Магадан, и на Шпицберген. Куда угодно! Но в этот город ей приезжать не следовало. В этом городе все её легенды – пшик! Они развалятся как песочные замки, обнажив под собою голые серые камни. Пшик – как только подует ветер. А он подует, подсказывали ей все её чувства. Слишком много ждет её предсказанных и не предсказанных встреч.

Вечером, около восьми, Сергей постучал в дверь гостиничного номера.

– Войдите. Не заперто, – услышал он и дверь распахнулась, будто сама собой.

– Вы?

– Давай работать вместе, – выпалил Сергей, будто встретил её впервые.

Работать вместе?

– Мы уже работаем вместе, не правда ли? – невинно моргнув, ответила Лора. – Вы забыли?

Две недели назад Лора подписала контракт, гарантирующий ей приличное вознаграждение за проведение PR-компании в поддержку действующего губернатора, и стала полноправным членом команды, возглавляемой Сергеем Мясоедовым.

Но есть тайный смысл в его словах, знала она, и, улыбнувшись и пропустив Сергея, подумала – началось!

– Нет, не забыл.

А все началось гораздо раньше. К тому времени, когда она встретила Сергея, она знала слишком много, и это знание – был тяжкий груз, что мешал ей идти по жизни легко. Она, например, твердо знала, быть красивой и грустной означает быть менее привлекательной. Она знала, быть обаятельной и притягательной, и умной, и остроумной, и образованной, и красивой, как богиня – недостаточно. Если в женщине не затронута некая таинственная струна, она не будет волновать мужчину по-настоящему. Не околдовать. Не пленить. И все женские достоинства – не в счет, и все лучшие качества – только помеха. Влюбленный мужчина исполнит любое желание, приказ, прихоть – не задумываясь, а тот, кто остался равнодушен – никогда. Еще она знала, нельзя оказаться в положение отвергнутой. Брошенная – синоним больная. А больная – синоним старая. А быть старой – это же навсегда!