Ольга Топровер - Любовь и пустота. Мистический любовный роман

– Она спит, – сказала я, не приглашая войти.

– Ну что же, передай, что весь хор ее ждет.

– Ах, вы по делу или только потому что хор ее ждет? – съязвила я.

– Я, как руководитель хора, предпочел бы, чтобы она была здорова.

Ну и что же это, думала я, да разве же это любовь? Как руководитель… Предпочел бы… Тьфу!

– Я передам ей в точности то, что вы сказали, – ответила я и закрыла дверь перед его носом.

Прислушиваясь к звукам удаляющихся шагов, я опустила руку в карман. Письмо все еще было там. Я не могла показать его сестре, пока она болела. А мне очень хотелось покончить с этой историей, и, наконец, спасти Аньку. Я колебалась. Думалось, что температуры у нее нет, а значит, нет и риска – и можно было бы открыть тайну ее любимого Ивана. Но что-то сдерживало меня. Не могла я объяснить, что именно. Я чувствовала или боялась, что тот мир, который я наблюдала в дырку в заборе, больше, чем я могу себе представить. Непостижимее, что ли. Я не знала, насколько важен этот мир для сестры… А значит, не могла оценить масштаба трагедии, которую принесет ей это письмо. Нет, надо подождать, пока она поправится.

Иван больше не приходил, а Аня и не спрашивала о нем. Может быть, и не любит она его? Только на это я надеялась, только на это. Каждый вечер я нащупывала письмо в кармане и думала: «Завтра! Я открою ей эту тайну завтра». При всем том, прошла неделя, а конверт так и оставался спрятанным. Так и оставался моей тайной.

Прекрасным июньским субботним утром Анюта проснулась совершенно другой. Щеки ее порозовели, и почти зеленая ранее кожа приобрела свой обычный цвет. Она потянулась за гребнем, валявшемся на табуретке рядом, и произнесла:

– Кажется, мне уже лучше.

– Я это вижу по тебе, – подтвердила я.

Она расплела свою светло-желтую косу и начала расчесывать волосы снизу слева, справа, затем выше с обеих сторон.

– Хочешь, я тебя расчешу? – спросила я.

– Нет, я хочу сама, – таинственно улыбнулась она.

В этот момент мне показалось, что она будто похорошела – даже по сравнению с тем, какой была до болезни. Но я ухмыльнулась: наверное, я так хотела, чтобы она выздоровела, что Аня кажется мне в десять раз прекраснее, чем прежде. Нет, не в десять, а в сто. В сто раз краше!

Тут-то я и вспомнила про письмо от «лапочки-Светы»:

– Ань, я тебе должна кое в чем признаться, – начала я так долго откладываемый разговор.

– Да ладно, не переживай, – спокойно ответила она.

– Ты что, знаешь, о чем я хочу рассказать?

– Конечно, а ты как думала? – улыбнулась она.

– Ну, это… Я как-то не думала, что… Ты же ничего не знала. Этот Иван…

– Даш, да я не спала в тот момент, я все слышала.

– В какой момент? О чем ты говоришь?

– Ну, когда Иван приходил! – сказала она. – И ты его не пустила в дом.

– А-а-а…, – я вздохнула.

Ничего ей не было известно, ничегошеньки. Почему я так легко поддалась на провокацию? Анька, конечно, самодовольно думает, что давно изучила меня наизусть и может угадывать мои мысли. А вот нет, на этот раз это не так.

– Извини, что я не стала тебя будить, – продолжила я, – но я не о том…

– Слушай, у меня тоже есть, что тебе сказать, – произнесла она, глядя куда-то в сторону.

Ну, что тут поделаешь! Вместо того чтобы продолжать рассказ про то, как я прочитала чужое письмо, и вытащить уже порядком смявшийся конверт из кармана, я осталась в ожидании. Все-таки она была ведущей в нашем союзе. Она была старшей сестрой, а не я.

– Даш, я беременна, – раздалось, как гром с ясного неба. – Вот в чем причина моего недомогания. Я вчера вечером подумала, все подсчитала. У меня нет сомнений.

Она продолжала что-то щебетать, но я не слышала ровным счетом ничего. Время остановилось. Кажется, в окне, на другой стороне улицы, я заметила снова того благополучного господина. Он снял цилиндр и церемонно поклонился мне. Вот против кого я затеяла игру, против этого невозмутимого хозяина. А деревенский «дон жуан» тут ни при чем.

– Да ты не слышишь! – донеслось до меня. – Я говорю: это будет наш секрет, хорошо? Я не хочу, чтобы Иван об этом знал. Дай мне время его подготовить.

– Боишься, что ли? – грустно подытожила я.

– Конечно! Ты же знаешь, мужчины – не такие, как мы.

– Нет, не знаю!

– У тебя еще все впереди, – усмехнулась она. – Поверь. Его реакция может быть непредсказуемой…

Как только смогла, я выбежала из дома, и слезы сразу же полились из меня огромными ручьями. Я зашла за угол, чтобы Анька не смогла меня увидеть. Но посмотрела на тропинку, ведущую в лес, и побежала по ней. Откуда ни возьмись, налетел встречный ветер. Я бежала и подставляла ему лицо – пусть сдувает оттуда мои безумные слезы, пусть… Я добежала до Марьянки и повисла в ее объятиях. Она ласково шелестела иголками – так, как всегда. Как в детстве. И Фекла в отдалении ожидала, что я скажу. Как всегда.

– Эта Анька… – плакала я. – Это Анька… Дура… Дура… Какая же она дуреха.

Мой лоб прикасался к марьянкиному стволу, а слезы падали на красноватую кору и смешивались с сосновой смолой.

– Не плачь, – казалось, шелестела Марьянка.

– Ничего не поделаешь, – вторила Фекла.

– Скажите мне, что все будет хорошо! – взмолилась я.

Но ответа не было. А может быть, мои подруги-сосны и вовсе ничего не произносили, а я сама себе все придумывала… Может быть. Я вытащила из кармана письмо, разорвала его пополам, потом сложила половинки вместе – и еще раз пополам, потом порвала по две четвертинки отдельно… И рвала оставшиеся обрывки до неразличимых клочков. Мои слезы падали на кусочки бумаги и, наверное, где-то там внутри смешивались со слезами «лапочки Светы». Прости, девочка-мама. Прости, что уничтожаю твою надежду. Клочки бумаги падали сквозь мои пальцы, а ветер подхватывал их и разносил в разные стороны. Больше нет письма. Я не со зла. Я хочу добра моей сестре. Вот так думаешь сделать что-то хорошее и не видишь, как зло прячется за добрыми умыслами прозрачной мрачной тенью. Защищая Аньку, я обижала ни в чем невиноватого Ванютку… Но по-другому я не могла. Что же поделать, если жизнь так несправедлива?

Детство окончательно уходило, оставаясь в этом сосновом лесу без меня, прилипая навечно к запаху смолы, перемешиваясь с тонкими сосновыми иголками, с этим необычайным лесным воздухом, ароматом былых дней. А я? Я оставалась один на один с судьбой. Одна. Без сосен. И даже верные стражи Федор и Сенька не могли защитить меня от нашего обидчика Ивана. И от жизненных невзгод не могли уберечь. Они оберегали меня в детских сказках, хранили меня, пока я ждала принца с дорожной сумкой на плече. А теперь защитники-сосны становились бессильными. Совсем. А принц? Он тоже остается в мечтах, в этом лесу. Испаряется вместе с утренней росой.

Я усмехнулась. Вон Аня уже дождалась своего «принца». И ничего хорошего нам это не принесло. Беременность… Это было самое ужасное, что могло с нами случиться, самое плохое. Я плакала горько и долго. Я забыла про сосны, и даже про Аню забыла. Я не знала, кого я больше жалела: сестру или самое себя, или маму… Или даже бабушку Глашу, тонкие седые косички которой я помнила на той же самой подушке… Нет, не только на подушке, а даже на той же самой наволочке, на которой целую неделю покоилась прекрасное золото Анькиных волос. Все смешалось в моей головушке: хорошее и плохое, детское и взрослое, прошлое и будущее…