Роман Конев - Сумерки

– Всё произошло из праха и всё возвратится в прах [6] Екклесиаст 3:20. .

– Да ты никак фаталист.

– О нет, моя вера крепка, за свою душу я спокоен. На кого они похожи?

– Кто?

– Провожатые, кто же ещё.

Старик задумался. Как описать в красках мешок с молниями?

– На сборщиков дани, – сказал он. – Ничего общего с библейскими картинками. Не человек и не животное.

– Энергия, значит.

– Аккумулятор, я бы сказал. Ты бы не захотел встретиться с таким в тёмном переулке.

– Мы все создания Божьи. И обличье не важнее содержимого.

– В полёте фантазии твоему Богу определённо не откажешь.

– У нас с тобой один Бог.

– Э, нет, брат, речи о Боге прибереги для неокрепших умов. Мой коммунистический дух, пусть и преданный, будет этому противиться.

Умирающий старик указал трясущимся пальцем на прикроватную тумбочку.

– Фотография там… Хочу последний раз посмотреть.

На цветном снимке за накрытым столом сидело три поколения людей. Ещё моложавый, не ссохшийся старик натянуто улыбался в кадре рядом с женой. Девочка прижимала к себе тряпичную куклу. Её родители держали поднятыми стаканы явно с чем-то горячительным. Снимок был сделан лет пятнадцать назад.

– Твоя семья?

– Моё наказание.

– Вон оно как. Чем же ты прогневал своего Бога?

– Позволил страстям задурить дочери голову.

– Наркотики?

– Отсутствие уважения к родителям.

Оба старика замолчали, им некуда было спешить. Через приоткрытое окно в палату проникала ночная свежесть. Первым тишину нарушил Старик.

– Девочка – это внучка?

– Самая здоровая часть червивого тела моей семьи. Она им как кость в горле.

– Им?

– Её так называемой матери и бестолковому отцу.

Старик сделал вывод, что жена его собеседника умерла. В этом они были похожи.

– Как же ты допустил это?

– На том свете за всё отвечу.

Старик не стал его разубеждать. Сам он верил, что отвечать за всё приходится уже на этом свете. Под «всё» он понимал действительно всё. И хорошее, и плохое.

– Передай внучке… Наташе, что шкатулка под яблоней, – сказал старик.

Последняя просьба без пяти минут мертвеца казалась Старику странной. Он обдумывал её, опираясь на трость, с которой нигде не расставался.

– Я постараюсь, – наконец сказал он. – Если буду жив.

– Благодарю тебя, – прошептал старик слабым голосом. – Запомни, шкатулка под яблоней! Только внучке, ни в коем случае не её полоумной матери или подлому отцу.

– Шкатулка под яблоней, – проговорил Старик, пробуя слова на вкус. – Что ты чувствуешь?

– Слабость.

– Тебе надо поспать.

– Я умираю.

– Не стоит торопить смерть.

– Как? Как ты можешь её видеть?

На этот вопрос у Старика не было ответа. Никаким даром он сроду не обладал. Разве что мог наживать себе врагов, не прилагая усилий.

– Мне нужен номер телефона твоей внучки, – сказал он.

Но старик, которому он дал слово, не хотел упрощать ему жизнь. Он заснул своим последним сном, навсегда покинув и этот мир, и эту вселенную, и то, что находилось вне её пределов. На его застывшем лице чудесным образом разгладилась часть морщин.

Старик помолчал у изголовья кровати усопшего. Рыться в чужих вещах он считал недостойным. И не собирался расшибаться в лепёшку ради внучки сопалатника. В шкатулке наверняка лежало что-то материальное, деньги или драгоценности. Но, как и обещал, постарается донести послание до адресата.

Он был единственным, кто слонялся по коридору хосписа в третьем часу ночи. Заспанная сестра заметила его прежде, чем он подошёл к её посту в своей полосатой пижаме.

– Не корите себя, – деликатно заметил он в ответ на виноватое выражение лица женщины. – Радуйтесь, что способны быстро засыпать.

Она вымученно улыбнулась. Не нужда заставляла её гробить здоровье в очаге страданий. Мир изменится в лучшую сторону, если таких людей станет больше.

– Что-то случилось?

– Иначе зачем я здесь, – сказал он, отметив про себя, что находится не в том состоянии и возрасте, чтобы кокетничать по ночам с женщиной младше себя лет на пятьдесят. – В одиннадцатой палате только что скончался пациент.

– Боже ты мой, – прошептала она. – Вы уверены?

– Как и в том, что моя очередь не заставит себя ждать.

– Какой кошмар. – Она уже звонила санитарам для эвакуации тела в морг. – Бросьте так говорить.

– Брошу, когда помру, – отозвался он и пространно добавил: – Конечная остановка всё ближе.

Прихрамывая на левую ногу, Старик размеренно направлялся в столовую. Ночное бдение неотвратимо усиливало аппетит. Желание поесть не отступало даже перед лицом близкой смерти. Овсянка с бутербродом снизят накал страстей в перекрученных внутренностях. Была ещё одна причина – на пустой желудок нельзя принимать обезболивающие таблетки. А он собирался начать приём анестетиков. Врач дал добро, назначив анальгетики с труднопроизносимым названием. Старик надеялся, что они не прожгут дыру у него в животе. Рак прекрасно справлялся с этим в одиночку.

Утреннее оживление понемногу спадало. Гости хосписа разбились на кучки, просаживая время в обсуждении ничего не значащих мелочей. Кто-то просто сидел с отуплённым видом, то ли под действием наркотиков, то ли от осознания конца жизни. Таким было хуже всего. Тепловизор показал бы очаги красных пятен, но их сердца ничем не отличались от замшелых камней, давно угаснув.

Под утро санитар подготовил кровать умершего старика для нового постояльца. Возможно, сразу после завтрака в палате появится очередной больной.

Перед входом в небольшую столовую на стене крупными буквами выведен девиз благотворительного фонда помощи хосписам. «Каждый сам художник своей жизни. Какую краску выберешь ты?».

Ориентируясь на запах еды, Старик подумал, что его краски безнадёжно засохли.

Спустя полчаса он шёл к лифту, рассасывая во рту леденец, снимающий сухость. Из перевязочной распространялся запах гниющих язв, сдобренный амбре из фурацилина и перекиси водорода. Хоть в чём-то ему повезло. Его кожа не имела опрелостей, а опухоль не распадалась после химиотерапии, провоцирующей нарывы.

Старик любил сидеть на улице вдали от посторонних глаз, любуясь ясным небом. Именно таким, как сегодня. На огороженной чугунным забором территории больницы умные люди разбили крошечный парк. Зелёная листва радовала угнетённый дух. Помимо библиотеки на этаже, парк был вторым местом, где Старик чувствовал относительный покой.

К своему неудовольствию он обнаружил, что излюбленная скамейка занята незваным визитёром. Он узнал его ещё издалека. Старуха из четвёртой палаты казалась безумной. Наспех собранные в косичку волосы развевал июльский ветер. Бегающий взгляд выдавал чрезмерное возбуждение. Мятое платье не могло похвастаться весенней свежестью. Варикозные вены на непокрытых чулками ногах тянулись от щиколотки до колена. Рядом с ней лежал узелок из наволочки для подушки.