Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды (сборник)

– Привет, Кора! Как вы?

– Давненько вас тут не было.

Кора вытерла руку и протянула мне, и я пожал; ладонь у нее все же была скользкая. Она понесла заказы, а мы с Ником сели. Обычно он помогал ей управляться в зале, однако теперь ему не терпелось что-то мне показать.

Это оказался большой альбом, на первую страницу которого Ник поместил свой сертификат гражданства, потом свидетельство о браке, потом лицензию на ведение бизнеса в Лос-Анжелесе. Еще было его фото в греческой военной форме, фотография его и Коры в день свадьбы и целая куча газетных вырезок, посвященных несчастному случаю. Притом писали там не столько про Ника, сколько про кошку; впрочем, говорилось, что его привезли в больницу в Глендейле и что он поправится. Только в местной греческой газете про Ника написали больше, чем про кошку, и поместили его фото – той поры, когда он работал официантом.

Еще в альбоме были рентгеновские снимки. Где-то полдюжины, потому что их делали каждый день – проверяли, как идет выздоровление. Ник вырезал страницы в виде рамок, вложил снимки и заклеил, так что можно было смотреть их на свет. За снимками шли погашенные счета из больницы и аптеки. Этот удар по черепушке – хотите верьте, хотите нет, – обошелся ему ровным счетом в триста двадцать два доллара.

– Здорово, а?

– Шикарно. Все так нарядненько.

– Я, правда, тут еще не доделал. Раскрашу в красный, синий и белый. Гляди.

Ник показал мне разрисованные всякой разноцветной ерундой странички. Там были завитушки, раскрашенные красным, белым и синим. Над сертификатом гражданства он изобразил два американских флага и орла, над своей воинской фотографией – скрещенные греческие флаги и еще одного орла, а над брачным свидетельством – двух голубков на ветке. Что нарисовать на других страницах, он еще не придумал. Я посоветовал изобразить над газетными вырезками кошку, и чтоб от хвоста у ней летели красные, белые и синие искры. Ему это понравилось. Однако мою идею насчет индюка на странице с лицензией, держащего плакатик «Сегодня – распродажа», Ник не оценил, ну а объяснять ему не стоило.

Я наконец-то понял, почему он так разоделся и важничает, не подает сам еду, как раньше. Он получил травму черепа – а такая штука есть далеко не у каждого олуха. Он – как итальянец, когда тот откроет аптеку. Стоит макароннику заиметь бумажку с надписью «фармацевт» и красной печатью, он тут же напяливает серый костюм и жилетку с черным кантом и ходит весь такой важный. Недосуг ему и пилюли-то готовить, не говоря уж о фруктовой воде. Вот и этот грек потому же расфуфырился. В его жизни случилось важное событие!

Только перед ужином я застал Кору одну. Ник пошел умываться, а мы были в кухне.

– Ты обо мне думала, Кора?

– Конечно. Не могла же я сразу тебя забыть.

– Я много о тебе думал. Как ты тут?

– Я? Отлично.

– Я несколько раз звонил, но трубку брал он, и я побоялся с ним говорить. Я тут немного подзаработал.

– Надо же! Я рада, что у тебя налаживается.

– Заработал, а потом потерял. Думал, мы сможем начать бизнес…

– Кто бы знал, куда деваются деньги.

– Кора, ты правда обо мне вспоминала?

– Конечно.

– А по тебе не скажешь – так себя ведешь.

– По-моему, я себя веду как надо.

– А поцелуя для меня не найдется?

– Скоро садимся ужинать. Если собираешься умыться – не теряй времени.

И так постоянно. Целый вечер она меня не замечала. Ник притащил свое сладкое вино и спел уйму песен, и мы сидели втроем, а Кора держалась так, будто я просто бывший работник, которого она толком не помнит. Такого возвращения домой врагу не пожелаешь.

Настало время идти спать. Они поднялись к себе, а я вышел во двор – подумать: остаться здесь и попробовать начать с ней снова или свалить и постараться ее позабыть.

Я немного прогулялся – не знаю, долго ли ходил и далеко ли ушел, однако чуть погодя услыхал, как они ругаются. Я быстро пошел обратно. Кора вопила как бешеная, что я должен уйти. Ник мямлил, что лучше мне остаться и работать, пытался ее утихомирить, а она все кричала. В моей комнате, где, как она думала, я был, я бы все отлично слышал, но и на улицу доносилось немало.

Вдруг все прекратилось. Я тихонько прошел в кухню, стоял там и слушал. Но так как был весь на взводе, то слышал только, как стучит мое собственное сердце: бум-бум, бум-бум. Странный звук, подумал я и тут же понял, что рядом бьется еще одно сердце.

Я включил свет.

Кора стояла в кухне одетая в красный шелковый халатик, бледная, как мел, с длинным тонким ножом в руке, и смотрела на меня. Я протянул руку и забрал нож. Она заговорила шепотом, похожим больше на змеиное шипенье.

– Зачем тебе понадобилось возвращаться?

– Я не мог иначе.

– Ничего подобного. Я бы перетерпела. Забыла бы тебя. А тебе приспичило вернуться. Тебе – будь ты проклят! – приспичило вернуться!

– Что ты собиралась перетерпеть?

– То, для чего он сделал альбом. Он хочет показывать его своим детям! И теперь ему их подавай. Хочет ребенка прямо сейчас!

– Почему же ты не ушла со мной?

– Зачем мне идти с тобой? Чтобы ночевать в товарных вагонах? Чего ради идти? Скажи!

Я не мог ответить. Я думал про свои двести пятьдесят монет, но какой смысл хвастаться, что вчера у меня были деньги, а сегодня их нет, потому что мне захотелось выиграть еще.

– Ты беспутный! Совершенно беспутный. Ну почему ты не убрался и не оставил меня в покое, а опять сюда явился? Почему ты от меня не отвяжешься?

– Послушай. Насчет детей – запудри ему мозги, а тем временем попробуем что-нибудь придумать. Да, я беспутный, но я люблю тебя, Кора. Клянусь.

– Клянешься – а что делаешь? Он везет меня в Санта-Барбару, я должна согласиться на ребенка, а ты… ты едешь с нами! Будешь ночевать в том же отеле, где и мы. Ехать с нами в одной машине. Ты просто…

Она замолчала, и мы уставились друг на друга. Втроем в одной машине – мы оба сообразили, к чему это может привести. Потихоньку мы придвигались все ближе, пока не соприкоснулись.

– Господи, Фрэнк, неужели нет другого пути?

– Есть, а как же. Ты только что собиралась воткнуть в него нож.

– Нет, Фрэнк, не в него. В себя.

– Кора, так уж суждено. Мы пробовали по-другому.

– Не могу, чтобы дети у меня были сальными греками. Просто не могу. Я готова родить только от тебя. Жаль, что ты такой никчемный. Ты славный – но никчемный.

– Никчемный, зато люблю тебя.

– И я тебя люблю.

– Запудри ему мозги. Хотя бы на одну эту ночь.

– Ладно, Фрэнк. На одну ночь.