Алексис Хендерсон - Год ведьмовства

Иммануэль пыталась следовать за ней, но ноги, налитые свинцом, не слушались ее, и каждое движение давалось ей с огромным трудом. Из глубины пруда повеяло холодом, и она стала тонуть, точно к ее лодыжкам были привязаны кирпичи. Грудь сдавило, она проваливалась все глубже во мрак.

В ледяной темноте мелькали лица, мимолетные миражи: улыбка матери, портреты бледных как луна Возлюбленных, плетеное тело ведьмы, горящее на кресте, новорожденная девочка, женщина с по-мальчишески коротко остриженными волосами.

Иммануэль тянулась к ним и пыталась дозваться, но ее голос искажался и растворялся в толще воды.

А потом, в тот момент, когда она уже была готова отдаться на волю бездны, ее снова потянуло вверх, и она вырвалась на поверхность, судорожно глотая воздух. На оставшемся вдалеке берегу стена леса плыла и двоилась в глазах. Ведьмы не было. Иммануэль осталась одна.

В Вефиле купание почиталось за грех. Приличным и благоразумным особам не пристало заходить в водоемы, ведь там властвовали демоны. Но одним летом, когда они обе еще были юны и отважны, Лия втайне научила Иммануэль плавать. Они бултыхались на речном мелководье, зажимая себе носы, пока Иммануэль не научилась дышать между гребками.

Иммануэль думала о Лие все время, пока она плыла и толкалась ногами, следуя на свет своей лампы, оставшейся на берегу пруда. Подводные течения тянули ее за лодыжки, и каждый гребок давался с трудом. Наконец выбравшись на отмель, она выползла на сушу на четвереньках и рухнула там без сил, отплевываясь от ила.

Иммануэль спас ее грех.

Когда на дрожащих руках она привстала с земли, то увидела, как из тени подлеска вышли две босые ноги и шагнули в бледный ореол света лампы. Убрав со лба мокрые локоны, она подняла глаза и увидела нависшую над ней фигуру – женскую, и вместе с тем звериную.

Она – ибо Иммануэль не сомневалась, что существо было женского пола – казалась высокой и нескладной. У нее были длинные и стройные ноги, руки низко опущены, кончики пальцев касались коленей. Она стояла совершенно голая, и даже скромный пушок не прикрывал ее лобка. Но не ее нагота привлекла внимание Иммануэль, а олений череп, венчавший ее тонкую бледную шею. Костяная корона.

Ее имя сорвалось с губ Иммануэль, словно проклятие:

– Лилит.

Зверь звучно фыркнула. Пар повалил из отверстий ее черепа, заклубился вокруг рогов.

Иммануэль низко припала к сырой земле. Даже перепуганная насмерть, она понимала, что перед ней стоит королева. Она потупила взгляд, сердце билось о ребра с такой силой, что отдавалось болью. Так она и лежала, простертая на земле в темноте, прерывисто дыша, и слезы оставляли дорожки в грязи и иле на ее щеках.

Там она и умрет, Иммануэль была в этом уверена. Умрет, как и остальные глупцы, которые додумались забрести ночью в лес. Она сомневалась, что попадет на небеса, со всеми ее грехами и выходками, но все равно молилась.

Зверь пошевелилась. Босые пальцы ног впились в землю, когда она опустилась на корточки. Иммануэль рискнула поднять на нее взгляд. Гигантский череп был склонен набок в движении столь человеческом, девичьем даже, что на мгновение Иммануэль подумалось о Глории.

Зверь подняла руку, лишь отдаленно напоминающую человеческую. Длинными, неправдоподобно тонкими пальцами она провела по переносице Иммануэль, затем скользнула вниз, к ямке над верхней губой.

Иммануэль в оцепенении искала взглядом глаза Лилит, всматриваясь в пустые черные глазницы грозного черепа. Но не находила в них ничего, кроме пара и клубящихся теней.

У нее подогнулись колени.

Лилит обхватила ее запястье своей большой ледяной ладонью и подняла на ноги. Ветер дрожью прошелся по лесу, и деревья, казалось, склонились и затрепетали перед ее ликом. Вода в пруду забурлила и поднялась, туман затянул поляну, заклубившись у нее в ногах. Лилит подняла руку, чтобы заправить локон за ухо Иммануэль, и что-то похожее на плач сорвалось с ее губ.

А затем живот Иммануэль снова пронзила боль, и она согнулась пополам, еле устояв на ногах. Она снова взмолилась о своем спасении – на этот раз вслух, взывая к Отцу, а потом к Матери и, наконец, к самой Лилит – ко всем богам, которые только соблаговолят ее услышать.

Но ответа не было ниоткуда. И только невыносимая боль скручивала живот.

И когда колени Иммануэль совсем ослабли, по ее ноге заструилась кровь. Кровь текла по округлой икре и, соскользнув вниз к лодыжке, растворялась в воде, плескавшейся у ног Иммануэль.

И вдруг пруд застыл.

Ветер утих, и деревья перестали неистовствовать.

Лилит медленно отступила в тень, низко нагибая голову, чтобы не зацепиться рогами за ветки. Иммануэль могла поклясться, что в этот момент что-то промелькнуло в ее черных глазницах. А потом ведьма исчезла.

Иммануэль бежала. Но с каждым шагом, с каждым рывком через кусты и папоротники, боль в животе усиливалась, темнота сгущалась, и лес, казалось, засасывал ее, возвращая на десять шагов назад после каждых пяти, проделанных ею. Над головой выгибались в странном калейдоскопе ветви, лунный свет дробился на осколки, смазывались тени, и звезды мерцали в темноте ночи.

Но она упрямо бежала вперед, пока темнота хватала ее за ноги и пыталась утянуть обратно в чащу леса. Она увидела в темноте мерцающий вдали огонек. Тусклый свет согретых свечами окон. Ферма Мура выглядывала в просветы между деревьями.

Боль вспорола живот, уши наполнились громким ревом, и тени обступили ее со всех сторон. Последним, что увидела Иммануэль, прежде чем ночь поглотила ее, был яркий глаз луны, подмигивающий через деревья.

Очнулась Иммануэль распростертой на полу. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что она находится не в дебрях Темного Леса, а у себя дома, лежит вниз лицом под кухонной раковиной. В другом углу комнаты, у черной двери, которая осталась слегка приоткрытой, валялся ее плащ, промокший и грязный.

Вмиг нахлынули воспоминания о минувшей ночи. О Далиле, скользящей в камышах и водах отмели; о Лилит, удаляющейся в тень Темного Леса так же бесшумно, как появилась; о том, как смыкались вокруг ветви, и все окутывала тьма. Она вспомнила, как бежала по лесу, как болел живот, как истекала кровью, как упала без сил на опушке, и как луна смотрела на нее в просветы между деревьями.

Она бы решила, что все это был сон, если бы не черная грязь, запекшаяся под ногтями, слипшиеся волосы и мокрая ночная сорочка.

Нет, все это случилось. Все случилось на самом деле.

По голубому свету, пробивающемуся в кухонное окно, она поняла, что близится рассвет, впрочем, насколько она могла судить, остальные домочадцы еще не проснулись. Она вздохнула с облегчением. Она боялась себе даже представить, какую взбучку устроила бы Марта, узнай она, что Иммануэль снова ходила в лес.