Константин Кубанцев - В сумерках мортидо

Похожие мысли проносились в сознании Павла, но, скорее, это был особый своеобразный внутренний контроль. Еще ни разу он не отказался от выполнения операции, принимая во внимание подобные доводы, и дал себе слово, что когда такие аргументы будут иметь для него хоть какое-то значение, он уйдет из хирургии.

Значит – попытаться? Конечно! А если не получится? Впрочем, пока путь назад еще не был отрезан. Стоит попробывать отделить опухоль от нижней полой вены. В случае, если такая попытка не увенчается успехом, его совесть будет абсолютно чиста – поздно. Да и главному легче будет все объяснить. Он поначалу и забыл, что оперирует отнюдь не рядового больного. Эта деталь только сейчас всплыла в его памяти.

– Что, пробная? – ехидно спросил Шапкин, врач-анестезиолог.

Из-за спины Павла он заглянул в рану и оценил увиденное по-своему.

– Кто сказал? – раздраженно отозвался Павел, даже не посмотрев в его сторону.

– Ну, ну, дерзайте, – в этот раз почти не слышно пробормотал Шапкин и вернулся к изголовью операционного стола, на свое рабочее место.

– Начали. Все готовы? – Павел обращался к операционной сестре и своему ассистенту. – Без тени сомнения.

Остальные кивнули.

На шестой день после успешно проведенной операции, в результате которой опухоль у Дмитриева была удалена, Павел получил результат гистологического исследования. В графе данные исследования аккуратным детским почерком, принадлежавшим санитарке патологоанатомического отделения, было выведено одно слово – “гемангиома”, но означало оно многое.

Гемангиома – доброкачественная опухоль, состоящая из сосудистой ткани. При опухолевой патологии почек они встречаются редко, не чаще, чем в полупроценте случаев, и, обычно, достигая больших размеров, как у того же Дмитриева, превращаются в гемангиосаркому, то есть злокачественную опухоль из тех же анатомических структур. Визуально они выглядят одинаково. Учитывая общее тяжелое состояние больного Дмитриева, все хирурги, осматривающие его ранее, однозначно предполагали злокачественный характер процесса и – ошиблись! К счастью!

Теперь, ретроспективно анализируя статус Дмитриева до операции, Павел, конечно, легко нашел объяснение всем симптомам: и интоксикации и, как следствие последней, анемии. Опухоль, хотя и оставалась доброкачественной, но достигла таких размеров, что ее кровоснабжение оказалось серьезно нарушенным. В ее толще стали появляться множественные очаги некрозов – омертвения, которые приводили к интенсивному распаду ткани и нагноению. Мертвые ткани продуцировали токсины и те, всосавшись в кровь, действовали практически на все органы и системы, провоцируя и анемию, и подъем температуры, и рост показателей остаточного азота и мочевины. Вот так. Все просто и укладывается в клиническую картину.

Сразу же после операции, практически на следующий день, состояние Дмитриева стало улучшаться, а все симптомы – постепенно исчезать. И этот факт, поначалу также удививший, сейчас нашел свое объяснение.

Прочитав ответ гистологов, Павел направился к Дмитриеву в палату.

– Как дела, получше?

– Нормально, – вяло отозвался пациент.

Павел внезапно разозлился. Он, Павел Андреевич Родионов, спас жизнь этому человеку! Ни один другой хирург, работающий в городе и области, не сделал бы этого! Не потому что он гениальный, самый лучший или искусный, нет! Просто потому, что только Павел, в силу сложившихся обстоятельств, обладал необходимым для этого опытом. И огромным! И здесь есть его заслуга, есть! Он осознавал это. Он гордился собой и своим умением. А тот, кто, казалось бы, должен быть неимоверно ему благодарен, разговаривал с ним с демонстративным пренебрежением.

“Наплевать, в конце концов – скажу и уйду”, – зло подумал Павел.

– Эй, больной посмотрите на меня. И послушайте, – другим тоном, стерев с лица улыбку, продолжил говорить Павел. – Запоминайте, повторять не буду. Получили результат гистологического исследования «вашей» опухоли. Опухоль – доброкачественная. То есть, другими словами, у вас рака нет! И саркомы – нет, – пояснил Павел. – Понятно?

– Нет! – неожиданно встрепенулся Дмитриев. – Как нет? Что… значит, я не умру? – в его голосе звучало недоумение.

– А кто вам говорил, что умрете? – удивился Павел.

– Говорили.

– Я повторяю, не умрете! Рады? – Павел глубоко вздохнул, подчеркнув, как он устал от их беседы.

Если Дмитриев и радовался, то внешне его радость никак не проявилась. Его лицо вытянулось. И без того запавшие светлые глаза, казалось, совсем побелели и провалились куда-то вглубь черепа, обтянутого пожелтевшей высохшей кожей. Он отвел их в сторону, плечи его затряслись. Он был готов разрыдаться. Такая разительная перемена, такая неадекватная реакция на добрую новость заставили Павла передумать и он решил не уходить.

“Может не поверил? По принципу – все наоборот. Думает, раз говорят – все хорошо, значит – все очень плохо. Есть такая категория больных. Впрочем, на аналитика он не похож”.

Павел стоял перед ним и внимательно наблюдал. Он заметил, что Дмитриев вспотел. Не притворяется. Мелкие капельки пота уже катились по лбу, вискам, щекам, собираясь на ходу в коротенькие ручейки, смывающие с лица многодневную грязь, оставляя след. Казалось, что сейчас он находится в трансе. Его взгляд, только что встревоженный, беспокойно-мечащийся, вдруг застыл, словно зрачок замерз в прозрачном озере стекловидного тела.

– Что с тобой? – Павел тряхнул Дмитриева за плечо. – Не веришь? Показать заключение? Давай, пойдем со мной. Я при тебе открою историю и ты сам во всем убедишься.

Дмитриев очнулся.

– Спасибо, я вам верю, спасибо, – произнес он отрешенно.

– С тобой все в порядке? – Павел и сам начал нервничать и поэтому обращался к пациенту на ты.

– Да, все в порядке, – произнес Дмитриев поспокойнее, почти не разжимая зубов. – Идите. У вас, наверное, дела.

– Ну, что же… – Павел еще раз тревожно посмотрел на больного.

Да, Дмитриеву стало лучше.

– Успокаивается, – с облегчением подумал Павел, – но мне и в самом деле пора.

Через полчаса Павел позвонил главному врачу и проинформировал того о результате гистологического исследования. Но главный повел себя странно. Павлу почудилось, он тоже расстроился.

Возможно, однако, все было совсем не так. По телефону – судить трудно.

А Дмитриев с каждым днем все глубже и глубже проваливался в холодную бездну депрессии. Это стало очевидно уже на следующий день после их разговора о результатах гистологического исследования. Вместо того, чтобы воспрянуть и оценить – насколько ему повезло, он замкнулся окончательно, перестал говорить вовсе, почти перестал есть.