Сергей Кучерявый - Суд

Нет, в глазах у меня не мутнело, я видел всё ясно и прозрачно, просто зачастую я стоял в недоумении, вроде бы, как и всё понимаю, наблюдаю за всеми движениями, за каждым ходом процесса, но и в тоже самое время откровенно ничего и не понимаю. Всё происходило как будто не здесь и не со мной, а я лишь просто стою и вроде как со стороны за всем наблюдаю. Сознание моё одновременно было и до предела напряжено и безразлично расслабленно, от чего мой внутренний тремор изредка переходил в лихорадку, скитаясь где-то между мной, залом суда и воспоминаниями, которые то и дело подробно и неспешно изобиловали из томов моих деяний. Помню прокурора, сухенький такой мужичок, холодный и сдержанный взгляд, одет в обычный тёмно-серый костюм не первой свежести, в светлую рубашку с продольными редкими полосками синего и красного цветов. Короткая стрижка с лёгкой проседью на висках незатейливо придавала его образу особую стать, все его черты лица ровными линиями были словно высечены из камня, что придавало ему ещё большую холодность. Раньше я всегда думал, что обвинитель на процессе должен быть одет в свой парадный, рабочий или ещё какой мундир, в форму в общем, но в моём случае всё выглядело не так, отчего вначале пробуждались некие доли сомнения, возникали вопросы и никуда не ведущие размышления.

– Что это вообще за суд такой? Какая-то не совсем похоже на реальность обстановка! А может, я сплю? Может всё мне это снится? Ещё звон этот в голове не прекратится никак…

Внутри меня в несносно тошнотворной панике сумбурно метались мысли, всё какие-то нескончаемые обрывки вопросов, но, не смотря на всё это я наивно продолжал надеяться, что это какой-то нелепый розыгрыш, что всё это неправда, что вот-вот всё закончится, и я вновь окажусь в привычном, комфортном состоянии и окружении. Сознанием я продолжал неистово цепляться за воздух, за любые мимо проскальзывающие детали, которые могли вызвать у меня хоть каплю сомнений в происходящем, в том числе я крепко уцепился надеждой за факт отсутствия форменной одежды на прокуроре, и за то, что этот зал не вмещал в себя зрителей, я изо всех сил теребил свою увядшую логику, притягивая за уши любые зыбкие домыслы. И что самое странное, в этой череде откровенного сумасшествия я совершенно не мог вспомнить, как очутился в зале судебных заседаний, не то чтобы я, оборачиваясь назад видел там какие-то туманные следствия, коридоры, россыпь времени и действий, я не видел ничего, словно кто-то взял и отрезал весь этот предшествующий путь сюда, будто до этого пресловутого зала суда у меня ничего не было, пустота. В голове то и дело периодически возникала мысль:

– А может это вообще не тот суд, о котором я думаю? Может это тот самый.., Высший Суд? Я умер, и сейчас будет вершиться надомной иной, Небесный процесс? Кто знает, как у них тут всё устроено? Может всё точно также, по аналогии с земным судом или наоборот в земном суде устроено всё точно также как в Небесном? Кто там был, кто правду видел? Это всё вполне может быть, – успокаиваясь, я размышлял, помещая многотомные идеи в мгновения времени, – всё очень даже может быть! Сейчас наверняка должен выйти… Нет, нет, он должен именно появиться тот седобородый старец и всё начнётся. Он чинно займёт центральное место за столом, там где сейчас никого нет кроме того хлипкого образа человека, судя по всему секретаря. Судья, или как правильнее, как уважительно его назвать, посмотрит на меня и безотлагательно примется подробно рассматривать историю моей жизни, пусть и не долгой. Да как, же так то? Неужели я и на самом деле умер? А от чего? Что случилось?

Фантазии бесстыдно плодились, крутились, вертелись в отчаянном бреду, они тут же сливались в оргию с такими же вновь и вновь пребывающими вопросами, едва ли не сводя меня с ума, хотя как знать, быть может, я и эту черту уже давеча перешагнул. В какой-то момент мне и вправду искренне хотелось, чтобы это действительно был тот самый Высший суд, он мне почему-то казался менее страшным, нежели обычный. Почему так? Вероятно от того, что всем было хорошо известно и мне естественно в том числе, какие последующие мероприятия ожидают подсудимого после оглашения приговора, это ни для кого не было секретом и эта ясность, это знание морально сковывало моё нутро. А о последующих этапах того суда никто не знал, ведь никто не вернулся от туда, не рассказал как там, даже весточки, даже захудалого письмеца никто не присылал отчего эта слепая надежда вселяла во мне нечто на подобии уверенности. На самом деле строгость решения того суда, и как результат срок и условия отбывания наказания могли быть куда более суровой ношей по сравнению например с колонией, где так или иначе человек живой и продолжается жизнь, не бог весть какая, но жизнь. И всё равно, сидя на лавке зала суда, я продолжал надеяться на чудеса.

– Пусть даже тяжёлое, ну какое наказание может вынести Высший суд? – я продолжал размышлять, то есть уговаривать сам себя, так будет честнее сказать – Бог ведь един, насколько я помню из писаний. И он мудрый, он добрый, это точно! Ведь он всех прощает, кто бы перед ним не оказался! Об этом же любая религия твердит! – продолжал я раздувать облако оптимизма в сознании, – так стоп! Даже если и так, Бог всех любит и всем всё прощает, особенно тем, кто раскаялся, хоть я и совершенно не понимаю в чём есть мои прегрешения, какое преступление я совершил, наверняка вскоре всё прояснится, и я уж точно не откажусь, я раскаюсь в содеянном, если вспомню, но дело то в другом. Если всё так, прощение.., зачем тогда нужен весь этот суд? Традиции?

Я не успел выгодно закончить свою фантазию как все встали и в зал вошёл судья. Он и вправду был седобородым старцем, но был он в мантии, носил аккуратную белёсую бородку и был в летах. Также, за несколько минут до прихода судьи в зал вошли и неспешно расселись по своим местам двенадцать присяжных. Все до единого они являлись обладателями, а скорее даже носителями каких-то совершенно безликих черт, они как все вместе, так и каждый по отдельности представляли собой какое-то явное олицетворение рутины, какого-то замыленного отрешённого равнодушия, складывалось такое впечатление, будто эти бело-чёрные субъекты были произвольно выдернуты из общих нескончаемых потоков этого города и им по большому счёту абсолютно всё равно о чём пойдёт речь и кого или что тут надо судить. Они как водится, были расположены неким особняком, их островок был отгорожен от общего зала деревянными перилами. Лиц было не разглядеть, да честно говоря, и не хотелось. Их общий, будто специально надетый траурный гардероб не позволял акцентировать на ком-либо своё внимание, но тем не менее, всю эту сплошную картину разбавляла довольно странная градация. Все двенадцать присяжных заседателей были разделены на три равные группы по четверо в каждой. Ничего вроде бы странного в этом нет, ну сидят они тремя рядами и что с того? Собственно-то ничего такого в этом и нет кроме одной, точнее нескольких наглых деталей. Каждый ряд имел свой цвет, то есть на каждом ряду находились не просто какие-то опознавательные знаки в виде флажков или ещё там какой другой мелочи, а он полностью был выдержан в вполне конкретной цветовой гамме. Стол, стулья, детали, светильники на подобии маленьких аккуратненьких бра, и прочие предметы необходимости и интерьера данного ряда имели один единый тон. Да, их было три. Верхний ярус был окрашен в какой-то непривычный для обыденного глаза тон, вроде бы, как и фиолетовый, но и сиреневый тоже присутствует, какой-то очень туманный и не конкретный цвет, что совершенно нельзя было сказать об остальных двух. Средний был зелёный, цвет бильярдного сукна, а нижний ряд был тёмно-бордовый. И всё бы ничего, если бы данные цвета соответствовали бы государственной символике или были помянуты в рамках каких-то традиций юриспруденции, но нет же. Может, конечно, я чего-то не знал, но этот непривычный триколор вызывал у меня некое смущение, хоть он и гармонично вписывался в общий, преимущественно деревянный интерьер.

Читать дальше