Виктор Венцель - Сингуматор

***

Ужас приполз медленно. Сначала здесь появился звук: дребезжащий, тающий. Звук был чем-то средним, между протяжными стонами ветра в трубах и лязгом падающей двери.

***

Она встала в темноте и побрела на ощупь. Коридор медленно поворачивал. Лунный свет, падавший из какого-то окна, придавал сцене на стене жуткий вид. На нее глядело чье-то морщинистое лицо в обрамлении не то волос, не то щупалец – что темное, неясное, похожее на муляж.

***

Сингуматор мчался вниз по высокому тоннелю, держась ближе к стенам и останавливаясь иногда на поворотах. Остальные шли за ним с веревкой на плече. Тихие вздохи и вопли показывали, что среди них не все мертвы. Остальные молчали. Они привыкли.

***

Их было много, они появлялись из ниоткуда. Они постоянно мелькали где-то там, за прозрачной стеной, отражаясь образами и силуэтами. Они, как казалось Урсуле, появлялись из одной точки и тут же исчезали. Иногда они надолго замирали, но все время перемещались и уходили куда-то дальше. Урсула пыталась понять, как такое возможно. Возможно ли? А как по-другому? Она смотрела в пустоту и долго думала. На нее постоянно накатывали волны удушья. Она ждала и смотрела на них, пока они ждали и смотрели на нее.

***

Она чувствовала, что не одна. Она почувствовала боль и страх, как во время побега из кошмара. Усталость, как во время вечерней пробежки. Вот только мышцы ног ощущались совсем иначе – странно, словно в них ничего не было. Вообще ничего, кроме ужаса и слепящего ужаса, уничтожившего все, кроме самого этого ужаса. Она посмотрел вперед, и подумала, что должна проснуться.

***

Когда она уже окончательно пришла в себя, и весь окружающий мир уже перестал ей казаться нелепой постановкой с отвратительно подобранными актерами и скверным сценарием, по окну гостиной молотил дождь. Серые узоры казались такими же бессвязными, как и события минувших двух дней. Она потрясла головой, посмотрела на часы, медленно села, словно опасаясь, что осознание потери снова собьет ее с ног.

Был уже вечер, и тусклое простуженное солнце за пеленою туч, медленно уходило за горизонт, превращаясь в холодные сырые сумерки. Урсула сжала виски пальцами, тихо застонала, шумно выдохнула – воспоминания обрушились бушующим и пенным потоком, прорывая черную блокаду сна, как волны реки ломают дамбу. Если она помнила не все, то почти все, и именно это было самым ужасным. Она инстинктивно потянулась к упаковке таблеток, которые последние тридцать часов дарили ей блаженное забвение, но тут же отдернула руку.

Где-то на грани сознания она различала шаги по комнатам, слышала голоса людей в ее доме. Кажется, прежде чем отключиться, она обзванивала родных и друзей. Но сколько их и кто сейчас рядом? Звон стекла прозвучал так же резко, как удар кнута. Она обернулась.

Кальвин, чье лицо было белее листа бумаги на столе, рассеянно наблюдал за ней, держа в руках бутылку виски.

– Звонил помощник комиссара, Урсула, – проговорил он, растягивая слова, и она поняла, что Кальвин мертвецки пьян, – Он просит тебя приехать завтра на опознание Катрин. Но есть и еще кое-что. Он сказал, что их специалистам удалось найти что-то важное на записи видеорегистратора. Кристиан говорит, что ему нужна твоя помощь. Что это может быть?

– А какая разница? – сказала ему Урсула.

Утром следующего дня Урсула поняла, что перестала что-либо чувствовать. Она отвечала на вопросы родных и друзей, говорила с полицией, даже заехала в ритуальное агентство, где долго листала список предложений, выбирая гробы, оградку, декоративные клумбы, стиль газона и вид памятника, но совершала это чисто механически, не запоминая порядок действий. Весь мир вокруг нее превратился в разросшееся ледяное царство, которое сжималось вокруг маленького тлеющего уголька внутри нее самой. Когда умирает кто-то близкий, ты выгораешь изнутри. Иногда навсегда, иногда – на время. Она почти ничего не ела и не пила за последние двое суток, но не испытывала ни жажды, ни голода. Чудовищная сонливость, вызванная приемом успокоительных, заставляла ее жить и действовать в вакууме – все вокруг воспринималось как сквозь толщу воды, а слова и фразы слышались гулко и смазано, точно через вату.

Она прибыла в морг задолго до встречи – не могла оставаться дома, среди чужих людей, нацепивших на свои лица маски сочувствия. Урсула бродила по внутреннему парку больницы, сидела на лавочке, бесцельно вглядывалась в цветы и деревья по обеим сторонам маленькой террасы, словно хотела что-то понять или вспомнить. Помощник комиссара приехал только через сорок минут – выражение скорби с его лица так и не сошло, и Урсула подумала, что он носит его, как театральный грим, нанося кисточкой поутру.

Сперва она хотела приехать в морг с Эвой или Кальвином, но Эва была занята на работе, а Кальвин снова оказался мертвецки пьяным. Этим утром она нашла его полулежащим в кухне с очередной бутылкой виски. Ничего вразумительного от него так и не удалось добиться. Все еще пребывая в прострации, Урсула вызвала такси – стены гостиной вокруг нее, казалось стали ближе друг к другу, а комнаты уменьшились настолько, что в них стало тяжело дышать. Пройдет еще немного времени, думала она, и они раздавят меня, сложившись, как карточный домик. Впрочем, даже на улице ей не стало лучше – сверху падало серое перистое небо, тяжелое, будто свинец, а снизу горбилась уродливая покатая мостовая, оскаленная фонарными столбами, телеантеннами да худыми изможденными деревьями. Утративший весь свой цвет, окружающий мир был настолько уродлив, что Урсула удивилась, что не замечала этого раньше.

Морг оказался просторным светлым помещением с большим количеством флуоресцентных ламп под потолком и шахматной плиткой на полу. Царила холодная чистота – она виднелась и белых стенах, и в сверкающих инструментах на стеклянном столике, и даже в безукоризненно белом халате встретившего их патологоанатома. Они долго добирались сюда – сперва, проехались на лифте, а после спустились по лестнице и открыли тяжелые двери, запертые на электронный замок. Кристиан что-то говорил Урсуле, но она мало что слышала из его слов – все ее внимание было приковано к ряду железных ячеек, шедших по всему уровню противоположной стены. Восемь ячеек в длину, четыре ячейки в ширину. Маленькая прихожая смерти, рассчитанная на тридцать два посетителя. Не слишком ли это много для их города? А может быть, наоборот, слишком мало? Сколько еще таких помещений есть в Глекнере? Может ли быть такой склад в каждом частном доме? Как часто происходят аварии на объездной трассе над рекой Корк? Как много сюда попадает маленьких девочек?

Она постаралась прервать поток мыслей, вздрогнула, когда со звоном открылась дверца ячейки, и патологоанатом вытянул из недр хранилища затянутое белой тканью тело. Все было отвратительно белым – и ткань, и выдвижной стол, и перчатки доктора, и его лицо, когда он повернулся к ней, задавая какие-то незначительные вопросы. Она отвечала, но кажется, невпопад. Он что-то чиркал у себя в записной книжке, внося коррективы и делая поправки. Вид у патологоанатома был донельзя глупым.