Марк Турбин - DOMINI ПАНЕЛЬ

– Что? Тяжко денежка даётся?..

Марселина недоуменно уставилась на величественную фигуру Казимира Ивановича, чёрной тучей нависшую над молодыми людьми.

– Боже правый! – прошептала она, чуть подавшись к Антону, – кто это?..

– Это? – злорадно усмехнулся Антон. – Это всего лишь господин Желтковский! В общем, не опасен, но!.. – художник многозначительно взметнул вверх испачканный сангиной указательный палец, – пока дело не касается красивых женщин и золотых дублонов! Уж тогда это сущий дьявол! Брр… вот, в прошлом месяце…

– Кончай хамить, Паладьев, – капризно забрюзжал дядя Казимир, – я же шутя.

– И я, шутя! – нехорошо усмехнулся Антон.

– Ладно! – примирительно произнёс дядя Казимир, – признаю: пробелы, так сказать! Приношу, как говорится, свои глубокие, искренние…

– Вы прощены, рыцарь! – прервав готового разразиться длиннющей тирадой старого мэтра, торжественно произнесла Марселина, и протянула ему словно для поцелуя свою узкую, смуглую руку. Не ожидавший такого поворота, дядя Казимир, густо покраснев и по – стариковски крякнув, с наигранным трепетом приложился испанской своей бородкой к длинным, ухоженным пальчикам Марселины. – Так что, мир, Паладьев? – глянул он на Антона лукавым глазом.

– Вот уж дудки! – рассмеялся Тошка, – капитуляция, Иваныч, только капитуляция! Притом, безоговорочная!

– Ну, что ж, раз надо для дела, тогда капитуляция! – так же весело воскликнул дядя Казимир, – но без контрибуций! – добавил он и, обволакивая Марселину липким взглядом, сладко пропел: – Так, о работе ни слова?..

– Кстати о контрибуциях… – перехватив инициативу, не без сарказма произнёс Антон, – Вы бы, дядюшка, чем людей бодать, лучше коньячку бы раздобыли. У вас явно булькает в закромах. И слюнки, слюнки!..

– Да-да, я всё понял, Паладушка, а булькает во мне вчерашняя отрыжка! – старый художник затрясся в беззвучном смехе. – Хотя могу предложить господам горячий кофе – у меня термос. – Дядя Казимир ловко шаркнул ножкой.

– Тащи!..

Казимир Иванович, неопределённо хмыкнув в густые усы, присел у своей сумки.

– А это ещё кто? – появившаяся под колоннадой Ленка в упор глядела на недавнюю жертву, – это не тебя сейчас малолетки под аркой тромбили?

– Ты, Лена, как сама неожиданность, да ещё вся в жёлтом!.. – язвительно заметил Казимир Иванович, подавая потерпевшей кофе.

– Ну, ё-моё!.. – напевно произнесла Ленка, со вниманием оглядывая компанию, – какие мы здесь все белые да пушистые, да!..

– Зузы принесла? – прервал её восклицания Антон.

– Твой гонорар, – протянула деньги Ленка, – трояк, что ты мне обещал, я уже отщипнула и ещё комиссионные оставила. Мелочь… ты же не против?

– А, как насчёт подоходного налога? – с усмешкой произнёс Антон. – А ещё за бездетность!..

– Что, уже жаба душит? – зло огрызнулась художница, – а, Паладьев? Нешто сдавила?..

– Сдохла! – подняв кверху руки, рассмеялся Антон. – Тебя увидела и!..

– Гад! – констатировала Ленка.

– Может, пойдём? – тревожный взгляд Марселины вернул Антона к действительности.

– Всё! – спохватившись, воскликнул тот. – Идём! Лена, солнце, – проворковал, ласково глядя на художницу, – посмотри за вещами. Я скоро! Одна нога!..

– Знаю вашу ногу, – отрезала Ленка, – изучила!

Казимир Иваныч и мне кофейку, если можно!

– Вот заноза! – пробасил дядя Казимир.

– Ну, вперёд! – воскликнул Антон и почти неслышно добавил: – Аквила нон каптат мускус1.

Они встали и, лавируя между мольбертами, направились к выходу на проспект. Девушка, обеими руками прижимая к груди сумочку и близоруко щурясь, шла вслед за ним.

– Так ты, значит, аквила, а я, выходит, всё-таки, не мускус? – произнесла она с весёлой иронией.

– Конечно, нет! – ничуть не смутившись, ответил Антон, – какая же ты муха! Христо! – окликнул он

оживлённо жестикулирующего перед неподвижным лицом Натальи Христофора, – посмотри за вещами! Через полчаса буду!

Христофор, не отвлекаясь от разговора, махнул рукой:

– Иди уже!..

В тот же миг перед Антоном, словно из-под земли, появился весь всклоченный, огнём дышащий Прохор, страшно ворочая глазными яблоками, свирепо зарычал:

– Тоха – пятёра… ты обещал! – его русая, в мелких завитках, борода вся выпрямилась, и теперь торчала в разные стороны, как старая, выметенная до черенка метла.

– Господи, г-гаф! Откуда? – по-гусарски грассируя, воскликнул немедленно развеселившийся Антон, – из каких кгаёв?!

– Некогда! – хватая из его рук пятирублёвую купюру, сипло прохрипел Проша, – я тут… там!.. Я, это!.. А! – махнул рукой. – Потом! – и исчез, как испарился.

– Каков типаж! – воскликнула Марселина, – это же чудо типаж!

– Глыба, матушка, глыба! – торжествующе улыбался Антон, – ты посиди тут на Невском, та…

В ту же секунду тошкины плечи будто взорвались изнутри, Антон было рванулся, но тут же новая боль согнула тело пополам. Через мгновение он уже сидел в милицейском Газике.

«Однажды Ф. М. Достоевский, царство ему небесное, поймал на улице кота. Ему надо было живого кота для романа».

Даниил Хармс

Фортуна.

Это было во вторник, в самом зените лета, в час небывало жаркого заката. В небольшом кафе на Поварской, с говяжьей печёнкой в зубах, был застукан молодой, начинающий вор по кличке Дивуар. Взяла его прямо на «скачке» смешливая, круглолицая официантка Тося.

Судила его тоже Тося, приговор исполняла она же (молодая девушка, добрая по натуре, сама не ведая того, уверенно следовала железным принципам печально известного плантатора Чарльза Линча 2 ). И хотя, по известным причинам, гражданских прав у Дивуара было меньше, чем, скажем, у беглого раба из штата Виргиния, вздёрнут на первом попавшемся суку он всё-таки не был, а лишь натыкан мордою в доверху наполненную густыми, жирными помоями, кастрюлю.

После недолгой, но унизительной (даже для уличного кота) экзекуции, добрая девушка сунула незадачливого воришку в пыльный, пропахший гнилой картошкой мешок, а ближе к ночи передала молчаливому, угрюмому человеку по имени Терентий. Тот не глядя кинул своё приобретение в заваленный грязным тряпьём багажник старого разбитого «Запорожца», и вместе с помоями свёз к

себе домой, в небольшую, накрепко вросшую в густой хвойный лес, деревню.