Мария Дит - Ты здесь чужой

С тележки свешивалась рука. Правильные, красивых очертаний пальцы. Ноготь на мизинце сломан. В области запястья – красная бороздка, похожая на свежий рубец от браслета наручников. Больше ничего характерного, но я не могла ошибиться и понимала, что это рука Дэна. Неправда, будто ящерицы не умеют плакать. Не знаю, от чего они плачут в природе, но я плакала от бессильной ненависти, хотя ненавидеть этих людей БКС особенно и не за что – они делали свою работу, причем, не вкладывали в это занятие чрезмерного рвения, иначе давно бы заметили меня.

– Перекинь его руками через порог и в угол, – предложил первый. – Иначе каталка застрянет в дверях, как в прошлый раз.

– Почему я? Лучше, давай, вдвоем.

Люди обычно не смотрят под ноги. Пока они шуршали пленкой и возились с телом, а я проскользнула между резиновыми колесами опустевшей тележки и забилась в темный угол камеры.

– А колесо-то все равно болтается.

– Давай, отложим ремонт на завтра, а то через полчаса закончится смена, а я обещал Трисии сводить ее кабаре.

Дверь камеры с шипением задвинулась, я остаюсь взаперти и в полутьме. Крошеное окно больше походило на подвальную отдушину. Привстав на задние лапы в опираясь передними за стену, сквозь это отверстие можно было разглядеть кусок ночного неба и одинокую тусклую звезду. То, что осталось от Дэна, лежало на полу, на подстилке из губчатой резины. Я не видела лица, поначалу показалось, будто лица вообще нет, но потом я поняла, что это ящерица опустила веки некстати.

Потом удалось различить дыхание – совсем слабое, но ровное. Ящерица, не подчиняясь, подошла и бесцеремонно обнюхала одежду и волосы лежащего человека.

Слава богу! Из странного – только слабый запах технического спирта от кожи рук. Смертью не пахло вообще, Дэн лежал в забытьи на боку, в той позе, в который его оставил обладатель шнурованных ботинок. Перед тем, как снова сделаться человеком, я впервые за последние годы задумалась, до чего же моя трансформация некрасива. Отказаться от мимикрии можно в последнюю очередь, однако, хруст суставов раздавался отчетливо, и я не могла его заглушить.

Лицо Дэна выглядело таким правильным и таким холодным, таким неожиданно чужим, что мне вдруг сделалось не по себе. Я расковыряла надрез на руке, вытащила ампулу с иглой, поискала, чем вытереть пальцы, а потом просто их облизала. Ящерица которая до сих пор жила на задворках сознания, ничего не имела против крови.

– Молчи, а то проснешься.

Я уколола его между пальцами и помассировала, чтобы разошелся отек. Жаль, что сбежать вдвоем сейчас не получится… Ну ничего, дружок, как только настанет утро, мы, пускай и порознь, продолжим эту игру по новым правилам.

Дэн вздохнул во сне. Я, едва касаясь, погладила его по щеке, встала на ноги и влезла на умывальник, который, по счастью, выдержал мой вес. Затем сняла решетку с вентиляционной трубы, понимая, что это пригодится. Ящерица уже возвращалась в свои права, обратная трансформация прошли быстро и почти незаметно. Рептилия легла на пол, пристроив колючую морду подальше от человека. Раньше мне не доводилось спать в ее теле – получилось даже интересно. Мерещились шорохи, тепло солнца, которое касалось чешуек на хребте, отдаленный рокот прибоя и пощелкивание панцирей сухопутных крабов в камнях.

…Стоп-кадр. Нет острова в океане. Есть БКС, камера и ленивые сумерки перед самым утром. В прямоугольнике крошечного окна маячила разбавленная серым чернота. Дэн спал, а меня жестко колбасило. Мир плыл, желание оцепенеть произвольно сменялось паникой. Действие лекарства заканчивалось, я рисковала застрять в невменяемом состоянии, рядом с Дэном, в камере, на полу. А чего еще ждать? Две трансформации, черт их возьми, за последние восемь часов.

Следовало торопиться. Вентиляционный ход был узок для человека, но для ящерицы – в самый раз. Я ползла вдоль трубы, и боль, пока еще подавленная, начинала шевелиться в измененном теле. Раздраженная ящерица пыталась перехватить контроль над сознанием, мешало ей лишь отсутствие физической свободы – ведь кроме того, чтобы ползти вдоль лаза, особых вариантов не было.

Решетчатая заглушка вентиляции держалась на честном слове, я вышибла ее головой и перебралась в безлюдное заброшенное крыло здания. В пыльном чулане я наскоро прошла третью трансформацию, на этот раз корчась от боли. Осталась, конечно, нагая и босиком. Возможно, чуланом этим когда-то владела живая уборщица, а не робот – в углу сохранились ведро без ручки и лысая от старости щетка, в тесном шкафу – грязноватый халат и подозрительного вида пластиковые тапки – их хватило, чтобы хоть как-нибудь прикрыться.

Под подошвами хрустели осколки стекла (а я всегда ненавидела стекло!), в загаженном помещении передо мной предстала картина разгрома – облицовка давно сорвана, под потолком болтаются плети электропроводки. На обнаженном бетоне капитальной стены красовалась размашистая надпись, сделанная краской из баллончика: «мой бывший – кислый мудак!», а рядом с надписью – изумительно красивый, но в хлам разбитый антикварный шкаф. На полу хаотически валялись канистры, впрочем, наглухо запечатанные, зато с характерным значком «радиационные исследования» Касаться такого хлама голыми руками мне не хотелось, но пластиковую бирку, брошенную кем-то на столе, я все-таки забрала.

В проеме сорванной двери теплился свет фонаря. По соседству шуршали мародеры и булькала некая жидкость, от которой несло уксусной кислотой.

– Осторожно, если разольешь, задохнемся к чертовой матери…

– Третий раз сюда приходим, а тебе все мало.

Ушла я тихо-тихо, чтобы не попасться на глаза тем самым подросткам, которые еще недавно целовались под падающими звездами, нарисованными на стене. Вместо лифта тут была жалкая в своем убожестве лестница, зато, сделанная из бетона, она, по крайней мере, не скрипела.

То, что находилось внизу, несмотря на отвлекающую от всего боль и большую практику странных ситуаций, повергло меня в философский шок. Среди книг, рассыпанных на полу, стояли две толстостенные банки.

В банках были мозги.

Обычные, человеческие.

Вокруг витал легкий запах формалина.

Я с полминуты стояла, не шевелясь, и только потом разжала пальцы. На украденной мною только что бирке – четко различимая даже в сумерках надпись: лаборатория мозга.

Ну все, привет.

Лучше бы я умер… Очень жаль, что я такой здоровый. Сегодня аппарат ксенологов снова разладился, началась искусственная агония и продолжалась дольше, чем вчера, но потом закончилась, словно отрезало.

Я очнулся в камере, на полу. Мой разум снова работал ясно, только болели предплечья и ребра – я помял их сам, когда дергался в захватах. Рядом крутился знакомый Дознаватель – черт его знает, когда он успел появиться.