Мария Дит - Ты здесь чужой

У него в этот миг было лицо доброго дядюшки. Однако, помещение, в котором меня держали, меньше всего походило на приемник для нелегальных мигрантов.

– Я сейчас на молчанку с вами время тратить не стану, – упрекнул Дознаватель, – Идите и отдохните, может, припомните что-то толковое.

…Следующую беспокойную ночь я провел на кушетке, привинченной к полу. Признать себя обычным человеком, незаконно въехавшим в страну, было, конечно, заманчиво, но тогда неизбежно возникли вопросы насчет моей легализации в Эламе. Выдать им Ливнева было плохо с этической точки зрения, но главная проблема заключалась в ином. Ливнев, без сомнения, приторговывал контрафактными чипами, а мне грозило обвинение в соучастии.

Это выглядело очень плохо, но имелись худшие проблемы. Я понимал, что в пределах этой реальности у меня нет ни места рождения, ни родных, ни одной из тех бесчисленных мелочей, которые делают человека человеком.

Утром Дознаватель опять уселся напротив меня. Я попытаюсь коснуться его разума, но человек передо мной оказался не слабого сорта и с тем же успехом я мог скрести ногтями бетонную стену. Дознаватель держал планшет, причем расположил его так, чтобы я не подглядывал.

– Где вы родились? – мягко спросил он.

– В Гамбурге.

– Произнесите, пожалуйста, быстро по-немецки «улица, уходящая на северо-запад».

– Straße nach Nordwesten, – я выполнил его желание, от души надеясь, что кэйтианский акцент этот добрый человек примет за особенности диалекта.

– Неплохо, – одобрил Дознаватель. – А теперь то же самое по-английски… быстрее, быстрее, и не делайте обиженное лицо… Паршиво у вас с английским, вы бы хоть имя-то себе взяли другое, что ли…

– Когда покупаешь дешевый чип, к тому же у случайного продавца, имя выбирать не приходится.

– Ладно, допустим. А как называется аэропорт в Гамбурге?

– Никак не называется.

– Ну-ну… А железнодорожный вокзал?

– Гамбург-Альтона.

– Кем была ваша мать?

– Официанткой.

– А ваш отец?

– Автомехаником.

– Назовите модель вашей семейной машины.

– Фольксваген.

– Я поточнее?

– Фольксваген Пассат.

– Отель Рэдисон около вокзала в Гамбурге, расскажите, как он выглядит. Внутри не бывали, ладно, верю… Но фасад-то разглядеть могли? И не торопитесь, мне вас послушать охота – у вас голос хороший.

– Там нету такого отеля, – наугад ответил я.

– Заврались вы, господин Мартин, – ласково сообщил Дознаватель, он, вроде, был доволен моим враньем, как учитель бывает рад за способного ученика. – Есть такой отель, это раз. На Фольксвагене Пассат отец вас катать не мог – время выпуска модели не сходится. Да и не числитесь вы, думаю, в списке жителей Гамбурга. Ни как Мартин, ни как Дэнис, ни по-другому – по базе биометрии не подходите, мы их полицию запросим. Это, кстати, ваше?

Каждый листок выглядел тщательно расправленным, но заломы все еще сохранились, на столе лежа не уничтоженные фрагменты «мемуаров» покойного стукача. Радовало, конечно, что там не оказалось страницы с моим портретом, да и память домашнего компьютера я имел обыкновение чистить регулярно… Опаньки. Опоздали вы, господин Дознаватель.

– Так ваше?

– Не мое.

– А почему тогда нашлось у вас под полом? И отпечатки на этих бумажках с вашими совпадают. И на прочих домашних предметах тоже ваши шаловливые пальчики отметились. Так что не делайте передо мной, господин Мартин, лицо невинной малолетки. Стыдно вам, взрослому мужчине, такими глупостями заниматься.

– Бумаги я подобрал на скамейке в сквере, потом просмотрел их дома из любопытства. Выбросить хотел, но не успел. Вот оттуда и отпечатки.

– Каким образом вы выманили эти документы у жертвы?

– У жертвы?

– У бедолаги покойного, которого вы сами, своими руками под колеса машины затолкнули. И чего не поделили, спрашивается, со старым человеком? Он перед вами как агнец перед волчарой.

– Я никого не убивал.

– Мы вас еще вчера по фотороботу опознали. А врете вы проворно и напористо – в этом не откажешь.

– От умного человека и похвалу послушать приятно.

…Похоже, у Дознавателя испортилось настроение. Он наклонился вперед и закатил мне пощечину. Хлестко, но не очень сильно, так, что даже следов не останется.

– Вы ведь сами нарываетесь, – продолжал он немного спустя. – Жертвой быть хотите, да? Ну зачем вам такая пошлая роль?

Мне не хотелось ему отвечать.

– Вы только назовите нам свои контакты в Эламе, – через некоторое время предложил он. – А про остальное можете пока молчать.

– Зачем?

– Мы людей воспитывать обязаны, разъяснить, стало быть, в чем люди не правы. Иначе они про вас расскажут другим, а те третьим – так и до паники недалеко. Ксено-вторжение – серьезная вещь.

– Да мало ли какие контакты были, – с циничным видом ответил я, – как говорится, клиенты, работодатели, официанты, девки.

Тут я опять получил пощечину.

– Мы ваших контакторов все равно найдем, у вас в бумажнике визитки остались. Вызовем по одному в офис, поговорим, подписку с них возьмем о неразглашении. А с вами спешки особой нет, Ксенон. Посидите в комнате с кушеткой год-другой, глядишь, и одумаетесь.

Я опять покачал головой и пробормотал какую-то дерзость. И опять получил от него по физиономии.

– Слушайте, ну чего вы упрямитесь, – еще через некоторое время упрекнул меня Дознаватель. – Вы же чужак. Скажите на милость, какие моральные проблемы…

Я лежал на кушетке. Не на той, что в начале, на другой. Они пристегнули меня за щиколотки и запястья, это получилось многозначительно и неприятно. Подошел кто-то еще – я не разглядел его лица. Этот человек пристегнул меня вдобавок ремнем – как раз поперек туловища.

– Не люблю я все это, – пожаловался Дознаватель. – Эстетики нет. И вообще, я, порядочный человек, отец семейства из-за ксенологической угрозы вынужден копаться в моральном дерьме.

Неразличимый для меня ассистент подошел, помазал чем-то холодным локтевую вену и сделает укол. Потом приложил холодный металл к вискам.

– Как давно вы находитесь в Эламе? – поинтересовался Дознаватель. – Откуда вы прибыли? У вас есть сообщники? У вас есть устройства связи? Где они спрятаны?

У меня не было сообщников, кроме, быть может, Ливнева, и я промолчал.

– Включайте сканер, – приказал Дознаватель. – Раньше начнем, раньше и закончим, устал я, спать хочу…

…Сказать, что мне плохо – значит, ничего не сказать. Это агония. Сначала кусками сходит кожа, обнажая сплетения мышц, переплетения жил, стыки костей. Выгорают ослепшие глаза. Оболочка черепа истончается, открывая беззащитный мозг. Все это в полном сознании. Возможно, я кричал, но возможность слышать уже исчезла, так что мне повезло хотя бы в этом. Я не мог понять сосредоточие боли, только смутно помнил, что мое привязанное тело бьется, позвоночник прогибается, сломаться ему мешает ремень, тот самый, заботливо застегнутый ассистентом. Все это длилось довольно долго, а потом пришел конец…