Эшли - Ты знала

Мы почти ничего знали друг о друге и о том, какими станем.

Мы едва могли сосчитать наши проблемы на лепестках маргаритки из букета невесты. Кто мог предположить, что пройдет совсем немного времени и мы затеряемся в поле маргариток?

– Стола для родственников невесты не будет, – вполголоса сказала организатор свадьбы человеку, расставлявшему стулья и именные карточки. Тот молча кивнул.

Твои родители подарили нам свои обручальные кольца в серебряной шкатулке-ракушке, которую презентовал твоей прабабушке ее возлюбленный, не вернувшийся с войны. Внутри было выгравировано его послание: Вайолет, ты всегда меня найдешь . «Какое красивое имя», – шепнул ты.

Твоя мама произнесла напутствие: «Когда брак распадается, мы не осознаем происходящего, пока однажды не оказываемся посреди бескрайнего океана и берега не видно. – Она замолчала и взглянула на меня. – Если такое случится, постарайтесь услышать сквозь шум волн, как бьется сердце вашей половинки. Прислушайтесь. Вы всегда найдете друг друга, всегда найдете берег». Она взяла твоего отца за руку, и ты встал, торжественно поднимая бокал.

Ночью мы старательно занимались любовью, потому что так полагалось. Совершенно обессиленные, мы чувствовали, что вступили во взрослую жизнь. Мы получили обручальные кольца, счет за банкет и головную боль от перевозбуждения.

Друг мой, моя вторая половинка, стань спутником моей жизни, в горе и в радости, во все дни. Я люблю тебя, Фокс Коннор, и связываю с тобой свое будущее.

Несколько лет спустя я на глазах у нашей дочери запихнула свадебное платье в багажник и отвезла в тот же самый винтажный магазин, где его купила.

Хорошо помню, как мы жили следующие несколько лет.

Пока не появилась Вайолет.

Вечерами ужинали на диване и смотрели новости с Андерсоном Купером. Ели острую еду из пластиковых контейнеров на мраморном кофейном столике с коварными углами. По выходным в два часа дня наливали себе выпить, потом засыпали и просыпались ближе к вечеру от звуков с улицы – в баре появлялись первые посетители. Занимались любовью. Ходили в парикмахерскую. Я читала в журналах статьи о путешествиях, выбирая места, куда стоит съездить. Бродила по дорогим магазинам с кружкой чего-нибудь горячего. Зимой грела руки итальянскими кожаными перчатками. Ты играл в гольф с друзьями. Я интересовалась политикой! Мы усаживались на диван и наслаждались прикосновениями друг друга. Я любила смотреть кино, чтобы отвлечься от реальности. Жизнь не выглядела столь приземленной. Идеи были ярче, слова приходили легче. Менструации не доставляли хлопот. Ты слушал новую музыку – каких-то певцов, о которых упоминали за бокалом пива старшие коллеги. Мы не пользовались органическим стиральным порошком, поэтому наша одежда пахла отдушкой «горная свежесть». Мы съездили в горы. Ты расспрашивал меня о том, что я пишу. Мне и в голову не приходило думать о других мужчинах. Ты ездил на ужасно непрактичной машине – до первого снегопада. Мечтал завести собаку. Когда мы замечали на улице пса, то останавливались почесать ему шейку. Прогулки в парке были не единственной моей передышкой от хлопот по хозяйству. Мы читали книжки без картинок, не задумывались о вредном влиянии излучения от телевизора и не подозревали, что лучшие игрушки для ребенка – вещи его родителей. Нам казалось, мы хорошо знаем друг друга. Нам казалось, мы хорошо знаем самих себя.

Летом мне исполнилось двадцать семь. На балконе, выходящем в переулок, почти окна в окна с соседним зданием, ютились два потрепанных складных кресла. Гирлянда белых бумажных фонариков подрагивала от зловонного ветерка, поднимающегося с расположенной внизу помойки. Налив нам по бокалу освежающего белого вина, ты предложил: «Давай попробуем. Сегодня».

Мы много раз говорили об этом. Ты радовался, когда я брала на руки чужих детей или присаживалась на корточки, чтобы поиграть с ними. Это твое. А я размышляла: какое оно, материнство? Справлюсь ли я? Тебе идет.

У меня все будет иначе. Я стану как другие женщины, которым материнство дается легко. Я не похожа на свою мать.

В те дни она почти не посещала мои мысли, а если все же проскальзывала незваной гостьей, я сдувала ее прочь, словно пепел. Тот самый, что падал в мой стакан с апельсиновым соком.

Мы сняли двухкомнатную квартиру в доме с очень медленным лифтом, потому что для коляски лифт просто необходим. Показывали друг другу крошечные модные одежки в витринах, братика и сестричку, держащихся за руки, – легонько подталкивая, без единого слова. Предвкушали. Надеялись. Я начала тщательнее следить за месячными, вычисляла дни овуляции, отмечала их в ежедневнике. Однажды я обнаружила в календаре рядом с днями «О» нарисованные улыбающиеся рожицы. Твоя радость грела мне душу. Я знала, ты станешь замечательным отцом, а я – замечательной матерью твоего ребенка.

Вспоминая прошлое, восхищаюсь собственной уверенностью. Я чувствовала себя не дочерью своей матери, а твоей женой. Ради тебя я уже несколько лет притворялась безупречной. Мне хотелось сделать тебя счастливым и доказать всему миру – я не такая, как моя мать. Поэтому я тоже захотела ребенка.

Эллингтоны жили через три дома от нас. Их лужайка единственная в округе оставалась зеленой целое лето, каким бы знойным оно ни было. Миссис Эллингтон постучалась в нашу дверь почти через семьдесят два часа после ухода Сесилии. Папа храпел на диване, на котором спал каждую ночь весь последний год. К тому времени мне стало ясно – на этот раз мама не вернется. Я проверила комод, ящики в ванной и тайник, где она прятала сигареты: все ее вещи исчезли. К тому времени я уже поняла: расспрашивать папу не имеет смысла.

– Придешь к нам на воскресный обед, Блайт? – Лицо миссис Эллингтон терялось на фоне туго закрученных кудрей, таких блестящих после парикмахерской. Я невольно кивнула этим кудрям и поблагодарила. Потом разыскала свою лучшую одежду – темно-синий джемпер и яркую полосатую водолазку – и загрузила в стиральную машину. Мне хотелось спросить миссис Эллингтон, можно ли папе тоже прийти, однако та была крайне вежливой женщиной, так что я рассудила – если уж она не пригласила папу лично, значит, на то есть веская причина.

Томас Эллингтон-младший был моим лучшим другом. Не помню, когда именно я присвоила ему сей почетный титул, но к тому времени как мне исполнилось десять, он оставался единственным, с кем я соглашалась играть. С девочками моего возраста я чувствовала себя неуютно. Моя жизнь слишком отличалась. У них были игрушечные кухонные плиты, самодельные обручи для волос, красивые гольфы и любящие матери. Я рано поняла, что выделяться из толпы – плохо.