Сен Сейно Весто - Сумерки эндемиков. Сборник фантастики

Кроме того, существовал еще целый подотряд «не хищников-не животных-не растений», к которым вообще было неизвестно как относиться, то и дело выбрасывающих в особо лунные ночи патоген, исключительно стойкий феромон, направляющий жизненно важные процессы жертвы по патологическим путям. Я вспоминаю, на Угольных Горах где-то кем-то случайно было найдено не очень высокое пушистое растение с мягкими голубоватыми лапчатыми иголками и крохотными шишечками, радующее глаз и приветливое, группирующееся местами целыми зарослями, поразительно напоминающее земное растение, разновидность кипарисовых. Точнее сказать, растение до ужаса напоминало один из заурядных видов дикого можжевельника, некогда довольно распространенного в не слишком холодных лесах и горах Земли. Так все потом как с ума сошли, едва ли не вся Миссия в полном составе со всем обслуживающим персоналом бросилась тогда обсаживать и обстраивать свои «отшельники» и коттеджи этим совсем неброским растением, которое и не растением оказалось вовсе, а было ближе к зоофитам. У человека, правда, патоген затрагивал пути не столько физические, сколько психические, но от этого зачастую бывает не намного легче.

Еще позднее внезапное, без каких-либо видимых внешних причин почти повсеместное вымирание этих организмов побудило даже отдельных исследователей обратиться к достаточно радикальной альтернативной идее – об эволюционно сложившейся системе организмов симбиотического типа на ином, отличном от известных до того принципе: тесном союзе биоединиц, принадлежащих единому региону-пространству, но разному времени. Вот тоже пожалуйста, как говорит мой сосед, склонный комментировать все в трагических красках. Что рано или поздно бросается в глаза сюда вновь попавшему, это что по какому-то недоразумению Конгони и весь Внешний Конек астероидов по каким-то причинам были обойдены вниманием вездесущего принципа Оккама. Это влекло за собой следствия, из-за которых плохо спал не один я.

Кстати, идея эта в свое время так впечатлила руководство, что ее отцам немедленно урезали свободный доступ в зоны расселения симбиота. Тем, правда, руководство не ограничилось, и позднее перед теоретиками-фундаменталистами как бы сами собой вдруг стали закрываться двери во все минимально приближенные к Угольным Горам, Конгони и вообще Пираме образовательные биоцентры – «дабы не отрывать скудные интеллектуальные ресурсы от основного занятия», как сухо объяснили мне в подкомиссии штатных наблюдателей. Вообще, это правильно. Я даже поначалу, не стесняясь, аплодировал такому подходу Миссии к грубым реалиям научного дня. Проблема отделения науки от всего остального как никогда остро стояла именно здесь, на Конгони, где, глядя вокруг, зачастую остается только чесать в затылке. Помнится, до меня тогда далеко не сразу дошло, что в силу некоего недоразумения к отцам упомянутой идеи был причислен и я, до сих пор непонятно, в силу какого поворота, потом я еще неделю набирал в легкие побольше воздуху, собираясь закатить в центре экзомиссий жуткий скандал, но прямо тогда же в зонах рассредоточения гипотетического симбиота согласно стратиграфическому расчету обнаружили что-то такое, после чего прежние ограничения были сняты, а во всех подкомиссиях со мной долго еще здоровались подчеркнуто сдержанно, за руку и ничего не говоря.

По поводу же секторов безопасности и огороженных вольеров где-то с легкой укоризной (явно заготовленной для комиссии экспертов) отмечалось, что «они пустуют». Они пустовали, на сколько я могу судить по тем непреодолимым периметрам и сетям внешних заграждений, всегда. Это уже как болезнь у нас стало, фактор риска всем стал смертельно необходим, как обязательный комплекс жесткой вакцинации, без него сегодня никуда.

Что до отдельных случаев столкновения с местными бестиями, всегда слишком сноровистыми и слишком хитрыми, то здесь приходилось касаться весьма деликатной сегодня и болезненной темы конкретной системы ценностей. Разумных приоритетов, темы, которую не обсудишь так просто ни с кем, и обсуждать которую невозможно и не принято стало вообще. Каждый это для себя решал сам, про себя, в меру отпущенного времени, вынужденный молча готовить свое мировосприятие и стереотипы на все случаи жизни, делая это без всякого воодушевления. Разумные приоритеты, я заметил, вообще не умеют вселять особого воодушевления. Я действительно не знал здесь никого, кто бы сознательно удостоил себя чести стать посредником в уничтожении невосполнимой части неповторимого мира – живого вида или подвида, которому и без того в лучшем случае остается на один вздох, еще сомневаясь, часто неподвижно глядя в глаза не задумываясь убивающей среде, оттягивая выбор до последнего и думая не столько о деле, сколько о том, как потом предстоит жить с сознанием своей стандартной правоты и убийством зверя пугающе высокой организации, почти сапиенса. Судя по царившим на экспериментальных заводях и станциях зооморфов погребальным настроениям, кое-кому было легче поверить, что при подобном столкновении с одним из последних представителей исчезнувшего вида (здесь немало было таких) сотрудник возьмется одолеть зверя вручную (говорят, были случаи), чем сознательно уничтожит то, чего не создавал сам.

В конечном счете все будничные рекомендации экспертов по выживанию в нечеловеческих средах сводились к тому, что самым простым и эффективным способом, в какой-то мере гарантирующим, что человек из засылки на природу вернется живым, оставалась элементарная наблюдательность. Едва ли не во всех существующих проспектах, инструкциях, гайдах и руководствах по комплексам индивидуальной биозащиты можно было встретить упоминание о ритуальном характере поведения животного на охоте. Самым разумным в окружении пасмурных покровов леса оказывалось просто не лениться чаще поднимать глаза кверху. Наибольшую опасность проныры Конгони любого размера представляли, именно когда оставались незамеченными.

«Это – не акулы, – как с мрачной решимостью учил один путеводитель по местным достопримечательностям. – Но чем чаще вы будете видеть в них акул, тем проще и безопаснее будет ваше погружение в мир ваших иллюзий…»

На полянку перед моим коттеджем, и прямо пред мои заспанные очи, но еще как бы держась в тени, снова приперся ухолов, матерая особь эрасмиков. Подотряд эрасмотазовых, можно сказать, до какой-то степени процветал здесь на настоящий момент, ставя в тупик экспертов. Ухолов чем-то напоминал рослого горбатого двуногого лося с шапкой крепких рогов.