Сен Сейно Весто - Сумерки эндемиков. Сборник фантастики

Я выбрал, не спуская глаз, на ощупь мочалку побольше, помял в руке под водой, чтобы дошла, вместе с тем стараясь не тянуть и не опоздать, я уже понял, на что они нацеливались. Мышкующий у меня в коттедже тандем дружно, как застигнутые врасплох насмерть перепуганные куры, вылетел из комнаты беспорядочными растрепанными комьями, разбрасывая кругом себя фрагменты обстановки и опрокидываясь на всех поворотах. Больших крабчатых ямесов я не любил даже заочно, после них оставалась очень тонкая невыносимо колкая шерсть со специфической структурой строения. Попав в дыхательные пути хищника, такая шерсть, рассказывали, могла наделать массу бед.

Под полками валялись копии печатных раритетов, даже реликт соседа, череп «Хомо кто-то», был на полу – отполированный временем и реально откопанный где-то на Земле, который я выиграл у того в партию го. Пейте из него земляничный мусс, посоветовал сосед. Переживете всех злых духов. Я решил не развивать тему.

Вытираясь полотенцем, я прошлепал по теплому полу, вспоминая, где снова похоронил карандаш, и глядя, куда ступаю. Я с некоторым облегчением глядел на пленки. Архитектоника ты моя с пирамскими гвоздями, нет никакого «быстрого реагирования» в пределах микропопуляций, никакого сходства, подумал я, склоняясь у столика с полотенцем на затылке. Зачесать их сапой на четыре ноги. То есть какое-то сходство, конечно, есть, если приглядеться, но не в такой же степени, как мне померещилось. С таким же успехом можно было сказать, что его и нет. Мало ли какое скопление облаков на что бывает похоже. Ф-фу, мне аж холодно сделалось. Черт, нервы в последнее время шалят. Если так пойдет дальше, придется менять к бабушке всю теорию анализа, систему исходных и думать над тем, как потише обставить самоубийство. Никакого сходства. Нет и нет.

Отнеся полотенце в душевую, я решил сделать влажную уборку, а то тут месяц уже не метено, ужас же на что похоже. Вот только веник бы еще найти. Снаружи возле полянки, оседлав обломившийся и проросший сук, тихонько сидел и глядел сюда шаронос, покойно сложив перед собой лапки, ко всему равнодушный. Пустая заросшая полянка исходила нестерпимо прохладными утренними запахами. В траве, за широкими проемами целиком снятых окон в урезанной тени вигвама тонкими голосами звенели, готовясь к жаре, вьюны. Заразы, подумал я, засовывая веник в ведерко с водой. Ведь только же помылся.

Добросовестно проделав влажную уборку, я пошел перебросить завязший от переизбытка тепла в сомнениях сенсор Периметра на параллельный энергоблок, потом снова принял душ, не вытираясь и не давая себе обсохнуть, привалясь плечом в дверях со стаканом в руке, попробовал прикинуть в уме направленность предстоящих назавтра внешних магнитных возмущений. Я стоял и смотрел, как беспечный ухолов-эрасмик с хрустом вламывается в мертвые сучья висячих трав, уходя, от нечего делать прокладывая себе путь там, где никто кроме него еще не ходил и, надо думать, ходить больше не станет. Невидимый отсюда ухолов, удаляясь, тряс ветвями, сгоняя с насиженных мест запепеленый мотыль, со стуком роняя на землю перезревшие плоды и цепкие коконы колоний пемуаров, погрязших все как один в анабиозе. В последние дни мне как-то особенно перестало хватать ночи, что-то менялось, то ли рядом со мной, то ли во мне, иногда мне казалось, что я стал терять что-то из прежней своей обычной созерцательности, у меня снова ничего не хотело получаться. Я заметил, что во мне прибавилось самомнения и неприязни; проклятое время распоряжалось мной, даже когда я спал. Я вспоминал наш последний разговор с соседом памятным проливным вечером, мы говорили с ним об амнезии детства и ее удивительной схожести с беспамятством Детства Цивилизации: о странной способности современного человека не держать в памяти практически ничего, что хоть как-то соотносилось бы с периодом истории до того порога, за которым уже как бы начиналось собственно наше время – родное, утреннее, синее, теплое и умытое. Детство человечества мертво. Оно похоронено и давно забыто. Детство человечества, по его словам, так же, как и раннее детство отдельного человека, покрывается непроницаемым спасительным туманом амнезии, и это, говорил он, закономерно, это хорошо. Взрослый человек за исключением редких бессвязных обрывков без посторонней помощи не может сам вспомнить первые несколько ключевых лет своей жизни. И взрослеющее человечество рано или поздно преодолевает черту, где открываются совсем другие виды и за которой остается переход в иное состояние и совсем другое измерение, – все, что было до, очень незаметно тонет в беспамятстве времени. И в том, по его мнению, единственное, что безусловно могло бы свидетельствовать в пользу пресловутого прогресса. Человечество еще очень молодо. Все еще только начинается. Вообще я много занимательного и поучительного смог для себя почерпнуть из бесед с ним, раньше я как-то даже не задумывался над такими вещами.

Кем-то уже замечено, как мимо нашего всегда такого цепкого надменного внимания очень уж устойчиво, с одним и тем же подтекстом, просто и без всяких с нашей стороны усилий проскальзывает эпоха средневековья, вся целиком, без остатка неслышно уходя в небытие. Остальное в лучшем случае у нас удостаивается невыразительного кивка, скучающего и терпеливого. Удивительное дело, теперь мало кто даже знает, что такая эпоха вообще была. Вопрос не в том, заслуживает ли такое положение вещей академического недоумения, а насколько правомерно вообще делать из него категорию симптомов. Нездоровое сознание, вся вселенская грязь, нечистоты и мерзость, больная, мрачная, ликующая вонь первичных отложений, все инстинкты, все рефлексы раннего нового средневековья остались словно бы ниже порога нашего брезгливого сознания. Перед вами заросший пруд, старый, неподвижный и чужой. И вы не плещетесь в нем не потому что боитесь нырять, а потому что попросту его не видите. Ссылаясь на мнение неких знающих людей, сосед склонен был усматривать в том одну из тенденций и один механизм, своего рода естественную защитную реакцию повзрослевшей наконец цивилизации.

Да перестаньте, возразил я, обычная история, так всегда было. Слишком давно. Зачем плескаться в старом гнилом пруду, когда времени не хватает даже хотя бы просто осмотреться вокруг. Вот вы сидите здесь уже сколько времени, а вы можете сказать, к какому виду относится ухолов и вообще что он такое? К тому же наследственное умение напрочь забывать, что происходило там когда-то с кем-то где-то давным-давно по никому неизвестному сейчас толком поводу, – исключительно счастливое свойство только наше, если вы говорите об отвращении к Истории вообще. Наверняка, если хорошо посмотреть и поискать, можно еще найти где-нибудь остатки культур, всем сознанием и всеми корнями сидящие в Прошлом и для которых смысл жизни – в заботливом перебирании исторических крупиц давно прошедших дней. Я подумал, что это просто такая присущая особенность организма и что опять он свел все к своей натершей уши системе ценностей. Если заниматься одним только чужим огромным прошлым, оно рано или поздно съест, человек сегодня предпочитает заниматься крайне не простым и весьма любопытным будущим. С другой стороны, я вынужден был признать, что вот так с ходу действительно не мог что-то сразу припомнить из знакомых никого, кто бы интересовался подряд всем на свете и кто бы к тому же занимался еще неквантовым разделом исторических процессов. Им это было неинтересно.