Михаил Кузнецов - Каменные сердца

Сидел сейчас Антон Антонович перед Платоном в одних трусах, демонстрируя сеть замысловатых тюремных татуировок, которые при посторонних тщательно скрывал, курил папиросы и разглядывал фотографии.

На кухню вышел Никита, держа перед собой мокрые руки.

– Дядь, где вытереть-то? – обратился он к хозяину. – В ванной полотенца нет.

Старик зыркнул на него из-под густых бровей и кивнул на тряпку, висевшую на ручке одного из шкафов. Никита аккуратно вытер руки, после чего плюхнулся на табурет рядом с Платоном, достав смартфон. Так провели они еще минут десять, пока старик не досмотрел последнюю фотографию. Он положил распечатки на стол, затянулся от цыгарки, с хрустом почесал грудь. И ведь не холодно ему так сидеть в ноябре у окна. Старику почти восемьдесят лет, а он здоровее большинства молодых – сказывается закалка северных отсидок.

– Ну, что думаешь, Антоныч? – осторожно спросил Платон.

Старик пожевал в зубах остаток папиросы и вдруг как-то недобро оскалился.

Ничего не видел, – проскрежетал он и сипло рассмеялся, да как-то неуверенно.

Черных снова сплюнул в раковину и отвернулся к окну. Платон облокотился на стол и попытался заглянуть в лицо сексота.

Но, знаешь.

Знаю…

И слышал.

Слышал, – пробурчал тот в усы. – Чую, варится что-то. Ходят слушки странные про эти мазюки, мол, появляются непонятно когда, непонятно кто рисует. Но чудится мне, Платон Андреич, что знаки эти – не все. Мужики на заводе, которые на малом живут, рассказывают, будто животные пропадать стали. А Костыль Игнатьев даже своего кота нашел как-то. Рассказывал, ушел кот гулять, да сгинул. Месяц его не было. А недели три назад Костыль домой перся дворами, ночью, смотрит, а там его кошак у стены присажен, да кишки наружу, а над ними вроде рисунок маленький. Костыль тогда кота прибрал, отнес в подвал дома, на следующий день закопал.

– А что значит присажен? – спросил Никита, оторвавшись от смартфона.

– На жопе, значит, сидел. Ногами в растопырку, – гортанно огрызнулся Антон Антонович.

– Как коты не сидят… – Платон пробарабанил пальцами по столу. – А рисунок этот, значит, спиралью был, да?

– А бес его знает, какой он там был. Костыль не рассказывал. И не смотрел, наверна. Он из-за кошака тогда расстроился, уууу…

– И что, больше животных не находили? – Платон поднял глаза на сексота.

– Находили каких-то, кажись, да я только не помню ужо.

– Тогда чего ты про них говорить начал?

– Да я вот чего думаю, Платон Андреич, – старик в раз дотянул папиросу и замял ее в банке из-под кофе. – Все эти слушки не только на заводе ходят. Был я тут недавно в гостях у Настюхи Косой… Знаешь Косую? Да ты что, Платон Андреич, ну живет на Второй Полтавской. Да, Сивуха которая. Так вот был я у Сивухи этой, и там к ней не то брат, не то племянник приехал в гости. Присели, мы, значит, выпить там, поговорить, а он и спрашивает: «чего у вас все стены в городе какими-то кругами изрисованы?». Мы с Настюхой не поняли сначала, мол, какими кругами, а он нас на балкон вывел и показывает – на доме, который напротив, весь угол такими вот кружочками измазан, – он ткнул иссохшим пальцем в распечатки фотографий. – А мы и не смотрим, привыкли. Приезжие уже замечать начали, а мы все не видим. Ну, я тогда выпил, конечно, да домой пошел. Ночью дело было, но луна ярко ище светила. Так вот иду я и смотрю, а и правда, что не дом, то какая-то мазюка намазюкана. Все странные такие, а под одной и вообще собака дохлая валялась. Аж жуть взяла. Но я тогда внимания не обратил, мало шоль малолетних отморозков на районе, а вот сейчас, как ты ко мне пришел, Платон Андреич, припоминаю, что и раньше мужики брехали, мол, многовато что-то таких крендельков появляться стало да животины дохлой. Та́к вот, товарищ начальник.

– А говорил не видел ничего… – прищурился Платон. – И кто рисует, значит, не слышал?

– Чего не слышал, того не слышал, Платон Андреич.

– Вот что, Антоныч, тебе задание, неофициально пока – пройдись на неделе по своим мужикам, кто понадежнее, кто пургу не нагонит, и поспрашивай по поводу этих кружочков. Невзначай так, просто, мол, интересуешься, а я к тебе потом зайду.

– Лады, Платон Андреич.

Опера встали, за ними с кряхтением поднялся и хозяин, пошел следом в прихожую.

– У тебя все нормально, Антоныч? – спросил Платон уже в дверях. – Помощь нужна?

– Все спокойно, гражданин начальник.

– Не трогает никто?

– Да кто ж меня тронет, – оскалился старик полным рядом крепких здоровых зубов.

– Ну, смотри, Антоныч, – улыбнулся в ответ старший опер и пожал ему сухую руку. – Захаживай, если что. Помогу.

Уже на улице, когда опера двигались к «форду» Платона, Никита буркнул старшему:

– Какую-то херню этот дед нам наплел. Полдня по району катаемся, и все впустую. Долго нам еще по этим хатам шарить?

Платон помедлил с ответом. Нет, совсем не херню рассказал Антоныч, а очень даже интересно сложил мозаику и преподнес ее операм. Спирали эти начали появляться в городе совсем недавно, и местные их заметили, как заметил и Додукаев. Случилось это примерно три недели назад, когда и пропал по срочному делу Игорь Аркадьевич. Тогда же начали исчезать животные, и Платон вспомнил, что и возле дома убитого была найдена собака с разодранным брюхом. Он сам находил труп кота на поле за тем самым домом, только не придал значения. Связь все это имело очень призрачную, строилась сугубо на домыслах, но именно подобные домыслы всегда и отрабатывали полицейские. Сейчас выходила одна очень важная вещь – если все это связано в единую систему, то в убийстве несчастного Шпагова замешано множество людей, ведь одному все разом это не осилить. А когда много людей занимаются такой мистической дрянью, то это значит только одно – в районах завелась группа или помешанных, или развлекающихся отморозков. Кто именно, как, почему не имеет значения. Важно, что людей много и действуют они по определенному алгоритму, который надо отследить, выстроить, понять, связать с убийством при помощи улик и, основываясь на этих уликах выследить убийц. Работа не на один месяц, между прочим. То, что Никита не уловил этих связей, не значит ровным счетом ничего. Для Никиты, опера не посвященного в столь щекотливое дело, рассказы старика лишь байки. Тем лучше для Платона.

– До конца дня болтаться, – запоздало ответил он, открывая машину.

– Может, тогда пожрать заскочим? А то я утром только бутеров перехватил с чаем, и все.

Что ж, предложение стоящее. Иной раз за беготней по «земле» не замечаешь голода, потому к вечеру накидывается неимоверный жор. А вовремя поесть – значит быть готовым нести службу дальше.

Чего и боялся Платон, остаток дня почти ничего не принес в плане информации. Мало того, вскрылось довольно неприятное обстоятельство – в течение последней недели пропала часть его доверенных сексотов. Кто-то не приходил домой с работы, кто-то уходил в загул с дружками, кто-то просто уходил. Оставшиеся же агенты или отнекивались, или говорили о тех же спиралях, мертвых животных или перетирали повседневные слухи. Лишь один агент, старый педераст с окраины Большого Литейного, припомнил, как недавней ночью у торцов двух девятиэтажных высоток видел несколько подозрительных личностей. Возились личности долго, настойчиво, но как-то неврно, шарахаясь от редких машин, оглядываясь и внезапно срываясь в темноту, чтобы через пару минут вернуться. Позже Платон осмотрел торцы зданий, расспросил случайно подвернувшегося местного «дядю Васю», – вечно отирающегося на улице старика, – и пришел к выводу, что сексот стал единственным свидетелем таинственного ритуала, коего до сих пор никто не мог застать.