ШаМаШ БраМиН - Третьи

«Третьи» – вот вам и заслуженное определение стариков. Как сформулировал кто-то из правительства? «Суровые времена требуют суровых определений». Да, теперь я один из «третьих». Бог знает, о чем они еще говорят. Одно из первых решений комиссии – ограничить пенсионеров от недостоверных новостей. Мол, и так психика стариков не приспособлена к современному информационному полю. А дополнительная нагрузка негативно повлияет на наше состояние здоровья. Как-то так они сформулировали, но, по сути, это отключение старшего поколения от телевидения, интернета, стационарной и мобильной связи. Вот уже десятый день я узнаю новости от случайных людей. От таких же «третьих» как я сам.

Меня озарила блестящая, как мне показалась, идея. Машуля. Еще три остановки пешком и я доберусь до ее дома. Уж кто-кто, а родная дочь объяснит мне, что на самом деле происходит. И главное, она не откажет отвести меня на кладбище. К моей супруге. Ее матери. Собравшись духом, я потопал.

Пока добирался, пришлось сделать два привала. Сердце выскакивало из груди, колени судорожно ломило, а голова кружилась так, словно я на аттракционе.

– Кто там? – услышал я из-за запертой двери голос внучки.

– Ксюша, привет! – звонкий голосок безумно меня обрадовал. – Радость дедушкина!

– Мама, мама, – голос удалялся, – дедушка пришел!

Через пару секунд из-за двери заговорила Машуля:

– Чего пришел? Вам же запрещено шляться по городу!?

– Доця здравствуй! Двери-то хоть откроишь?

– Нельзя! Ты понимаешь, что можешь всех нас заразить? Егор только оправился от «Девятнадцатого»

Я понимал, но ничего не мог с собой поделать.

– Машуль, открой! Я на секунду, посмотрю на вас и … мне больше ничего не надо.

Повисла тяжелая пауза. Дочь сомневалась. В ней боролся, с одной стороны, страх, а с другой … что-то, что до пандемии называлось … Не важно.

– Папа, уходи! – наконец сказала она. Голос ее дрожал, и я чувствовал, как ей больно это говорить. – Ты можешь нас убить!

– Доця, любимая, я не болен! Я … – как много надо им сказать, но голос утонул в обиде.

Я стоял на лестничной площадке и глотал слезы. Кто знает, сколько бы еще там простоял. За дверьми послышался голос зятя:

– Кто там? Папа? Чего ему здесь надо?

– Здравствуй, Егор! – сказал я, пытаясь унять слезы.

– Что вам надо, Андрей Павлович!? Идите отсюда. И не приходите больше.

– Но, я всего лишь …

– Уходите. Иначе звоню полицию! Маша, где дезинфектант? После него надо все там продезинфицировать.

Я положил ладонь на дверь, пытаясь хотя бы их почувствовать. Единственные оставшиеся любимые люди. Может, в комиссии правы? Я действительно опасен для них? И не только для них, для всех тех, кто младше шестидесяти. Меньше всего на свете я хочу причинить кому-нибудь вред. Особенно им.

– Прощайте! – прошептал я, заковыляв по лестнице вниз.

42-ой день пандемии. 11-ый после брифинга. (первая запись)

Ночью я не спал. Визит к дочке вымотал меня окончательно. Колени ломит безостановочно, голова просто раскалывается. Наверняка, давление зашкаливает. Надо бы позвонить в «скорую», но стационарный телефон отключен. А мобильник, за продукты, отобрали еще в первый день. Да врачи бы и не приехали. В день брифинга комиссия вынесла решение, в больницы «третьих» не принимать. Ни в больницы, ни в поликлиники, ни тем более «скорая». Максимум куда пускают, в аптеки. Да и то, не всегда. По настроению фармацевта.

Под утро, я решился написать дочке письмо. Это единственный способ связи, который нам еще не запретили. Наверно не запретили. К восьми утра я написал пять тетрадных листов. Прочитал и выбросил в урну. Все не то. Не умею я писать, и никогда не умел.

Днем прогулялся до почты. Хотел разузнать смогу ли я отправить письмо, конечно если все-таки удастся его написать. Да и последние новости не мешало узнать. В скверике у здания почты стояло человек двадцать. В основном молодежь. Наверняка приперлись за посылками из Китая. Вот уж кто действительно заразу разносит. Были и «наши». Виноградов, Анна Ивановна и Джульетта Васильевна.

– Знайте, последние новости? – взволнованно заговорила Анна Ивановна, только завидев меня у обклеенной лентой лавочке.

– Погоди, Ивановна, – перебил ее Виноградов. – Ты начни как анекдоте. Есть хорошая новость, и есть плохая. С какой начать?

Старик засмеялся. Даже под маской мне казалось, что я вижу его беззубый рот. Наверняка, дедок уже с утра остограммился. В хорошие времена у некоторых из местных пенсионеров была своя «тусовка». В десять у магазина, затем обеденный сон. А в пять снова в бой. По ним можно было часы сверять. Но за последний год инсульт и цирроз скосил большинство «тусовки». «Девятнадцатый» доделывал начатое. Виноградов единственный из «группы риска» кто каким-то чудом уцелел.

– Без разницы, – ответил я. – В нашем возрасте хороших новостей не бывает.

– Ну, тогда с хорошей, – не сдавался Виноградов. – Для нас выпускают специальную газету.

– Наконец-то, – фыркнула вечно недовольная Джульетта Васильевна. Ее нарисованные брови вспорхнули вверх. – А то на каждом углу сочиняют правила. Честное слово! Каждый суслик агроном. А мы, как дурачки, ходим, слушаем. Ей богу!

– Да, – голос Виноградова звучал радостно. – Теперь все будем узнавать официально, а не у продавщицы в гастрономе.

– И как газета называется? «Новости Армагеддона»? Или «Кому не умирается»? – мрачно пошутил я.

– Что вы, что вы! – заволновалась Анна Ивановна. – Все это временные меры. Закончится пандемия и все вернется на круги своя.

– Нет ничего более постоянного, чем временное, – засмеялся Виноградов.

– Скажите лучше, – перешел я к интересующему меня вопросу, – может, знаете. На почте письма принимают?

– Не знаю, – почти одновременно ответили женщины.

– Пойду, спрошу, – собрался я уже уходить, но Виноградов остановил.

– Погоди, Палыч. Ты про вторую новость не спросил? Не интересно?

Мне действительно было не интересно. Если хорошая новость то, что для «третьих» выпускают газету, то страшно подумать, о чем плохая новость.

– Короче, – не дождался ответа дедок, – теперь места, куда нам можно заходить, отмечены черными крестами. Ха-ха-ха! Есть черный крест, просим, нет – идите мимо. Ха-ха-ха!

– Что в этом смешного? – его смех был поразительно нелепым.

– Я, Палыч, в армии во внутренних войсках служил. Типа, вертухаем. Так мы теперь точно зеки. Ха-ха-ха! Следующий пункт внутреннего распорядка, поверьте мне, ограничение по времени. Точно говорю.

Я махнул рукой и зашагал к почте. Внутрь меня не пустили. Охранник, немолодой мужчина в плотной маске, полиэтиленовом чепчике и клеенчатом халате, повторил мне, то же самое, что минутой раньше говорил Виноградов.